Первая и центральная проблема футурологии – та же, что и у ее зеркального близнеца, у истории. Это сама наличность ее предмета, сам факт его существования, тип его существования, его онтологический статус. Что такое будущее и прошлое, существуют ли они? И, вне зависимости от утвердительного или отрицательного ответа, следующим вопросом будет «в каком смысле они существуют или не существуют»?
У истории как науки более устойчивое положение – у нее в распоряжении есть черепки с неолитических стоянок и архивы цифровых материалов. Футурология же – чистое умозрение. Зато у последней больше простора для фантазии, особенно если футуролог заглядывает на сотню лет вперед, уподобляясь Насреддину, взявшемуся учить ишака эмира богословию.
По гамбургскому счету, история и футурология суть составляющие практически любой известной нам науки. Любая наука имеет свою историю. Историю развития своей дисциплины – и, с другой стороны, историю своего предмета (в этом смысле историей космологии являются события, происходившие в космосе ранее, и кто/что за этими событиями стоит). Прогностикой отваживаются заниматься не все, но многие науки. У академических историков занятия прогностикой считаются моветоном, так как требуют нарратива – а без нарратива, связного рассказа о реальности, предсказания на основе анализа причинно-следственных связей делать невозможно. Странно, что историков еще зовут в СМИ комментировать настоящее и поведать о перспективах. Видимо, эта привычка – спрашивать историков о будущем – сохранилась в обществе со времен Гегеля и Маркса. Впрочем, запрет на нарративы не директивен – и в условиях декларируемой академической свободы любой историк может не сдерживать себя и окунуться в футурологию с головой.
Однако, любая наука не имеет свой предмет как нечто раз и навсегда устойчивое и бесспорное в плане онтологического статуса. На беспримесное «есть» не может претендовать никакое явление, никакой феномен, поскольку «бытие» есть умозрительная вещь – как говорилось в одной даосской притче, «отличить сон от яви могли лишь Желтый Предок и Конфуций».
Многие полагают, что подобное онтологическое вопрошание бессмысленно, что оно есть следствие «ошибки языка», как и вся метафизика – такова точка зрения логических позитивистов. Однако практическая реальность постоянно требует от человека подтверждения существования того или иного объекта, в том числе его самого, самого человека. «Предъявите документы». На утверждении, что прошлое реально существовало, а также что объекты настоящего существовали и в прошлом, строится, к примеру, вся правовая система в человеческом обществе. Если не было прошлого (или в нем не было существа, в данный момент сидящего на скамье подсудимых) – то некому нести ответственность за это самое прошлое – поскольку либо оно не существовало как таковое, либо в нем не существовало субъекта действия.
Метафизика не существует абсолютно отвлеченно от человеческой практической жизни, а потому никак не может быть ошибкой языка – и не может быть снята, как слой накипи. Она есть аспект целостной реальности человеческого существования – и теснейшим образом соединена с другими его аспектами. За пространства «есть» и «нет» в отношении прошлого ведется жесткая концептуальная борьба. Статус прошлого всей реальности и прошлого отдельных ее фрагментов постоянно оспаривается, является текучим – в плывущей реальности социальных консенсусов. К примеру, слова «я уже совсем не тот, кем был вчера» произведут в различных ситуациях различный эффект.
Но допустим, что история в том или ином смысле слова все же была – и существует как память о прошлом и как наука, исследующая прошедшие события. Однако в этом случае, выйдя из горы, где спала царевна, мы окажемся у ворот Расемон.
В чем заключается едва ли не основная проблема исторического нарратива – и любой возникающей на основе этого нарратива футурологии?
В том, что любой описываемый объект имеет неопределенное множество историй. Конечно, можно говорить об одной целостной истории объекта – но такая история опять-таки есть чистая идея, эйдос, продукт умозрения. У исследователя никогда нет права утверждать, что он знает всю историю той области реальности, которую он исследует – кантовская антиномия конечности/бесконечности ставит надежный барьер таким претензиям (конечно, этот барьер чисто метафизический, и конкретный исследователь может его лихо перескочить, не заметив – но если слаломист пропускает ворота, его результат при условии компетентного и беспристрастного арбитража не засчитывается).
Океан реальности прошлого просачивается в наше сознание сквозь матрицы нашего восприятия, мы принимаем историческую гиперсмесь в малых дозах – и получаем различный химический состав. Одно и то же событие может быть настолько по-разному описано, что можно усомниться в том, что это было действительно одно событие.
То же и с историями - последовательностями событий, часто скрепляемыми нарративами (смыслами, рациональными связями и закономерностями, вычленяемыми человеком в цепочках событий). Прошлое одного и того же объекта может быть представлено шокирующее различным образом.
По большому счету, причиной и историей любого события и любого фрагмента реальности является вся история универсума в целом – в силу предполагаемой мной связи всего со всем. Но рассказать такую историю невозможно – в силу несовершенства как рассказчика, так и воспринимающего рассказ. А посему рассказчик неизбежно вычленяет из континуальной исторической ткани ниточки-дискретности, ловит отдельные течения в мировом потоке. Одно и то же событие может попасть в различные последовательности, стать звеном в различных цепочках. Можно даже предположить, что событие и есть перекрестие различных нарративов-ниточек, как и «факт» есть (опять-таки, возможно - тут уместна только такая модальность) перекресток теоретических векторов, которые образуют факт, как слои-чешуйки луковицу.
Эта проблема, кстати, в полный рост стоит сейчас перед сообществом российских историков. Власть пытается навязать научному сообществу единственный лоялистский нарратив. Власти не нужна ткань – ей нужна нить (точнее, проволока). Ей не нужен океан – ей нужна канализация и очередной каналстрой. Если идеал истории – это тот самый событийно-смысловой океан, пронизанный всеразрешающим светом абсолютного совершенства, то идол истории – это сакрализованный властью засушенный побег, выдаваемый ею за дерево баньян, цепь на ноге каторжника.
Подобные сакрализованные версии истории вообще часто становятся объектами идолопоклонства. Подлинно «священной» я бы считал не ту историю, которая излагает «каноническую версию», а ту, которая открывает многоплановость и многомерность описываемых событий. В качестве примера приведу нарратив корпускулярно-волнового дуализма в физике, выводящий за пределы «линейной» интерпретации наблюдаемых феноменов.
Дабы не усложнять чрезмерно этот текст, я не буду добавлять сюда дополнительные переменные типа теории Мультиверса или изменяемого прошлого в духе «Конца Вечности» Азимова. Хотя эти переменные в нашем уравнении безусловно, существуют, фактически ставя рассудок перед апофатическим барьером (апофатика – теолого-гносеологический термин, учение о том, чем Бог НЕ является; в отличие от агностика, апофатик пристально вглядывается в ускользающую от рассудка реальность, осознание непознаваемости реальности не ввергает апофатика в скепсис, отчаяние и игнорирование этой реальности). .
Итак, допустим, мы рассматриваем некий объект и некое событие, с этим объектом происходящее. В свете вышесказанного окажется, что это событие включено в неопределенное множество историй этого объекта. Событие возникает из пены океана причинности, но для анализа мы выбираем некоторое ограниченное количество причин, тем самым формируя огрубленную модель события. И каждая из этих причин поведет нас по своим историческим дорогам в прошлое.
Исходя из получившейся модели объекта, конкретного набора причинно-следственных цепочек, из выбранной нами истории объекта мы строим предположения о дальнейших событиях, которые могут с рассматриваемым объектом произойти.
Естественно, что если мы возьмем альтернативную историю объекта, то изменятся и наши предположения касательно его будущего.
Если футуролог работает для некоей конкретной аудитории, он имеет соблазн упростить для нее картину предполагаемого будущего – иначе он, как футуролог, может быть дисквалифицирован этой аудиторией. Однако в той или иной степени, весь путь исследуемого объекта есть зона бифуркации (точнее, полифуркации) – и это утверждение приобретает тем большую степень истинности, чем более сложным является объект и чем большее число степеней свободы он имеет.
Каждое новое событие актуализирует для нас те или иные варианты истории объекта. К примеру, совершенный подвиг окрашивает прошлое человека в определенные тона, актуализирует те его истории, которые вели человека именно к этому героическому событию его жизни. Но если в этот момент своего существования человек делает иной выбор и совершает нечто противоположное подвигу – то на поверхности для наблюдателя оказываются совсем иные варианты его истории.
Соответственно, каждое новое событие и отношение к событию его участников актуализируют для этих участников те или иные варианты будущего из океана будущего, из океана его возможностей.
При всем этом всегда следует помнить о тайне этих двух океанов – ведь их реальность не отменяется тем, что мы упростили картину, выбрав то или иное ограниченное количество вариантов – вариантов исторических и продолжающих их вариантов футурологических.
Конечно, сама конкретность события упрощает эту океаническую реальность. Мне бы не хотелось, чтобы построения этого текста были восприняты как попытка оправдать практику переписчиков истории в угоду очередным диктаторам и подвести метафизическую базу под идею «страны с непредсказуемым прошлым».
Как и во многих других случаях, когда речь идет о самосознающих существах, наиболее продуктивно в качестве примера использовать те или иные моменты своей собственной жизни. Событие многомерно, но не абсолютно бесконечно по всем параметрам. И если я понимаю, что в тот или иной момент своей жизни сделал деструктивный эгоистический выбор, мои собственные этические принципы не дадут мне произвольно пересмотреть событие, в котором был сделан этот выбор, в этически позитивном ключе. Этот выбор останется деструктивным – но, в зависимости от следующих моих выборов, будет включаться либо в те, либо в другие актуализируемые новым выбором исторические цепочки. Ошибка, за которой последовало уныние и отчаяние – одна ошибка. Но та же самая ошибка, за которой последовало покаяние, после которой произошла метанойя (изменение ценностных приоритетов в этически позитивную сторону) – это уже совсем другая ошибка. Событие было одним и тем же – но в зависимости от следующих выборов оказывается разным. Аристотелев закон тождества в данном случае оказывается неприменим, поскольку границы «А» вечно расплываются. Скорее, тут применимы буддистские логические схемы, используемые в концепции кшаникавады («кшаника» - «мгновение»), согласно которой каждый объект существует только одно мгновение и не имеет ни будущего, ни прошлого. Но логика бесконечностей сводит крайности воедино. Отсутствие будущего и прошлого оказывается тождественно океанам прошлого и будущего, в которых прошлое и будущее каждого «я» - это прошлое и будущее всего универсума.
Итак, множественность историй объекта с неизбежностью порождает плюралистическую футурологию этого объекта.
Конечно, когда речь идет о высокоразвитых свободных существах, мы не можем говорить о жестко детерминированных законах, по которым они существуют. Но мы можем говорить о тенденциях. То или иное историческое событие, в котором принимает участие множество людей, включено во множество историй-нарративов, во множество процессов, имеющих различные, в том числе, возможно, и диаметрально противоположные тенденции. Экстремально противоположные тенденции (к примеру) – это тенденция, ведущая к радикальному улучшению положения объекта и выходу его на новый уровень развития, и тенденция, ведущая к столь же радикальному ухудшению состояния объекта с последующим его разрушением.
Каждое новое событие меняет диспозицию вариантов дальнейшего развития событий, увеличивая вероятность реализации одних сценариев и уменьшая вероятность реализации других. Однако даже сильное увеличение вероятности не гарантирует того, что сценарий с увеличенной вероятностью будет реализован – и наоборот, сильное уменьшение вероятности не гарантирует того, что сценарий реализован не будет. Отсутствие таких гарантий объясняется тем, что любое новое событие может вновь сделать актуальным маловероятный сценарий или деактуализировать сценарий, видевшийся весьма вероятным. Почти выигранная битва, к примеру, может закончиться поражением, а почти проигранная – победой.
Предложенная концепция может быть использована как методологическая база для объяснения событий типа «черный лебедь». «Черный лебедь» - событие, которое оказалось непредсказанным до момента его свершения и казавшееся (вместе с соответствующим сценарием) практически невероятным тем, кто его все же видел в океане возможностей. Однако после того, как событие «черный лебедь» произошло, оно обнаруживается входящим во вполне рациональные причинно-следственные цепочки и кажется – постфактум – довольно легко объяснимым, настолько легко, что многим представляется странным, почему же аналитики не предвидели включающий «черного лебедя» вариант развития событий.
Лейбницева концепция «лучшего из возможных миров» в контексте вышесказанного становится волевой медитативной установкой, призванной сформировать максимально этически позитивное отношение к ситуации/событию, а такое отношение актуализирует наиболее конструктивные сценарии в океане вариантов.
В свете идеи множественности одновременно реализуемых сценариев задача футуролога выглядит почти что невыполнимой. Но отчаявшийся футуролог может вспомнить, что в сходном положении – лицом к лицу с необозримостью (если не беспредельностью) ,количественной и качественной сложностью реальности – находится любой ученый, любой философ, каждое познающее существо.
«Три праведника в городе» манифестируют собой конструктивные сценарии, которые в латентном виде «дремлют» даже в том объекте, в той системе, в той реальности, которые кажутся необратимо деградировавшими. На протяжении тысячелетий не раз звучала мысль, что самый густой мрак бывает перед рассветом – хотя «линейная» футурология предположила бы, что Солнце больше никогда не взойдет.
Если бы для объекта существовал лишь один-единственный сценарий – то это бы означало, что этот объект полностью детерминирован. Однако детерминизм не может быть логически доказан, поскольку является познавательной установкой. В свете нашей плюралистической установки линейно детерминированная реальность является лишь нижним этико-метафизическим пределом универсума, но любая конкретная реальность никогда не совпадает с этим пределом, поскольку чревата свободой даже в самом косном, самом инертном, самом скованном своем состоянии.
Максимизация свободы коррелирует с максимизацией количества вариантов-историй, а сами эти истории приобретают качественно новую глубину и интенсивность. Чем более свободным становится объект, реализую свои внутренние безграничные потенции – тем в меньшей степени он ограничен, тем в меньшей степени эгоистичен. В своем высшем пределе (точнее, беспредельности) объект становится тождественным Вселенной, актуализирует в себе потенцию абсолютного совершенства. В этом высшем состоянии он становится единым со всеми прочими существами мира, видит и понимает все их истории – и видеит мир единым в бесконечности соврешенных сценариев, которые становятся и его сценариями.
Чем меньше свободы – тем меньше вариантов-историй, и тем эти истории ущербнее. Реализация потенций абсолютного совершенства не есть некое линейное следование «высшей воле». Если и употреблять словосочетание «высшая воля» - то она проявляется именно в свободе, раскрывающейся все с большей полнотой с каждым шагом по восходящему этико-мистическому пути. История существа, соединившегося с высшим аспектом Вселенной, «ставшего богом», становится беспредельно вариативной.
Предсказать действие такого существа практически невозможно. Такое действие переводит ситуацию на качественно более высокий уровень, что воспринимается наблюдателем как чудо, как непредсказуемое событие – и, фактически, именно чудом и является, поскольку качественное повышение уровня есть проявление свободы, которая не обусловлена причинно. Свобода такого существа проявляется не в отделении и не в отдельности его от других существ. Такое отделение есть проявление несвободы, но и повторяющийся на каждом новом витке восходящей спирали диалектический шаг обособления от косности и безличности атомизированной массы. Эта масса в процессе освобождения исчезает, преображаясь в единство совершенных личностей, вторым диалектичесим шагом преодолевающих отдельность предыдущего этапа. Каждый поворот спирали есть одновременно новый акт индивидуализации, обретения личности – и выход на новый уровень интеграции с другими существами. Свобода раскрывается именно в соединении всех освобождающихся существ, в открытости и понимании, во взаимопроникновении индивидуальных сознаний, но не в изоляции.
Итог – полностью самосознающая Вселенная, множество беспредельных совершенств в едином беспредельном совершенстве, «Бог все во всем». История такой Вселенной – это апофатическая, не могущая быть рассказанной линейно история, которую даосы могли бы назвать «историй странствий в беспредельном».
Что футуролог может сказать об этих странствиях в беспредельном, куда приведут они? Каков тот совершенный футуролог – не заботящийся о завтрашнем дне, существующий в «здесь и сейчас» и для которого «здесь и сейчас» тожественны с «везде» и «всегда» в обнимающем прошлое и будущее Вечном Настоящем?
