Немного о "силе"

Сила - это суррогат любви, свободы и творчества. Сильным зовут того, у кого всего этого много. Но любой разговор о силе как таковой ведет к уклонению от того, к чему это понятие прилипло. Сильный злодей - просто существо, имеющее значительные дисбалансы, направившее любовь, свободу и творчество на себя. Но если злодей несвободен, то он и не злодей. Он никто. Чем меньше он способен творить, тем меньше у него той самой "силы".

ТрансТенденция

На каждую тенденцию найдется транстенденция. И бывает, что проявление транстенденции воспринимается человеком как зловредная навязчивая контртенденция.

UPD: в слове "транстенденция" опечатки нет. Там глубоко осмысленное "т" стоит на своем месте шестой буквой. Никакого "ц".

Настройка

Грязь - это рабство вещей в неведении. Уборка - освобождение.

От симулятивной демократии к симулятивному фашизму, или Артель "Реванш" вместо НСДАП

Россия - очень старая страна. Точнее, не Россия, а то, что этим словом часто называют. То, что желает побеждать и выживать, разбухать и гордиться, торжествовать, пребывать в состояниях глубокого удовлетворения и справедливого негодования.

Одна из масок на - лице? - сего “нечто” именовалась глашатаями этого существа "молодостью мира". И есть особая ирония - вот только чья? - что ныне это существо ненавидит молодость. А молодым предписано ненавидеть друг друга - больному паранойей существу кажется, что так стаи лучше управляются. Плохонькие стаи, конечно - зато безопасно, поскольку их не смогут использовать конкуренты.

А враги и конкуренты у нашего существа всегда имеются хотя бы в вероятности, причем завестись они могут прямо внутри священных границ его то ли владений, то ли тела. У него вообще все его имущество и атрибуты священны - так оно любит думать и внушать подданным. Другие же святыни должны в предельном случае быть либо присвоены, либо попраны - впрочем, часто имеет место некий модус вивенди, при котором родственные сущности, даже и не находясь в союзе, поддерживают святыни друг друга. Что-то даже кантовское мелькает тогда в их облике, когда они заявляют, что никакой флаг не должен использоваться в качестве топлива или туалетной бумаги, и ни в чей храм нельзя вторгаться со своей культурной программой. При этом разрушители чужих храмов и осквернители госсимволов продолжают агентами существа почитаться - и когда об этом вспоминаешь, черты Канта смазываются, и во всей своей постылой мощи проявляется сюжет об этическом различии пассивной и активной позиции в драме "Украли корову".

Казалось бы - какое же оно старое? Крокодилы, как я знаю из пластинки "Чебурашка", живут триста лет, шварцевскому дракону было что-то около четырехсот. Как ни считай его возраст - а считать принято по-разному - найдутся в мире долгожители, на порядок превосходящие по этому параметру отечественный экземпляр. Но в мире ума и чувств все процессы идут нагляднее. Это земные тела, случается, каменеют и хранят облик Дориана Грея, когда дух состарился и увял, не успев повзрослеть.

А в мире, в котором обитает описываемое существо, дела обстоят иначе. Впрочем, эти существа могут быть уподоблены людям, постоянно употребляющим мощнейшие аддиктивы-апперы, специфические сорта стимуляторов. То ли эти вещества, то ли сопутствующий образ жизни и мысли этих существ приводит их к старению и упадку. Некоторая умеренность продлевает жизнь, видимо, и им. Но если такой крокодил глотал лошадиные дозы не переставая в течение десятков лет, вырождение его выглядит чудовищным, а попытки молодиться - нелепыми и жалкими, хотя страшными, как может быть страшен буйно и гневно сошедший с ума дряхлый старик.

Конечно, "он и не таких побеждал, как он", как говаривал бургомистр, он же президент вольного города, он же почетный победитель дракона. Наше существо отнюдь не гнушается теми, кто топчет его старые отброшенные маски, и пользуется ими как инструментами - "сам их кроил". И эти прорастания Нечто или агента Смита изнутри того, кто вот еще только что казался человеком, вызывают оторопь. А потому у слуг существа есть надежды на эликсир молодости, а у остальных - опасения. Вдруг фарс сумеет-таки вновь стать трагедией, и состоится повторный вход в одну и ту же реку.

Множество раз уже проводилось сравнение положения дел в постсоветской России и веймарской Германии. И вот после Крыма параллель между Путиным и Гитлером, наконец, стала очевидной. Она напрашивается, она приходит на ум, у нее есть чисто фактические подтверждения. И начинаются разговоры о том, что мир стоит на пороге новой мировой войны - которую, как всегда, вероломно начнет противник. Противники так вообще всегда поступают, уж больно противные. Какая, казалось бы, могла быть вера гитлеровским нацистам - но нет, все равно исхитрились ее поломать.

Но у российского существа буквально расползается туловище. Оно фактически лишено возможности эффективно управлять собой - уровень коррупции таков, что ни одно начинание невозможно провести в жизнь эффективно. Может быть, за исключением организации потемкинской олимпийской деревни - похвастаться перед своими холопами, а главное, перед соседями. Оно так увлеклось погорелым театром, что прямо в ходе представления у него украли уворованную существом еще ранее шапку. Есть, кстати, какой-то символизм в том, что последняя российская марионетка в Украине в начале своей карьеры занималась именно этим шапочным ремеслом - выход Украины из сферы прямого силового российского влияния фактически означает для существа потерю не простой шапки, а короны. Шапки Мономаха. Клобука Навуходоносора.

И оно хватилось "своей прелести". Рев стоит страшенный - но осталось ли у существа что-то, кроме голоса? Пропагандисты бодро водят руками и готовят мозговой салат по всем каналам - а инсургенты на Востоке Украины устами Гиркина-Стрелкова жалуются на почти полное отсутствие притока добровольцев в ополчение.

Есть ощущение, что мы сейчас наблюдаем в России политическое явление, которое мы могли бы назвать квазифашизмом - или симулятивным фашизмом. У силы, поддерживающей российскую империю, уже 25 лет есть одна возможность, которую она постоянно реализует. Это возможность постоянного притворства, мимикрии, симуляции. Симулятор демократии уходит, его сменяет симулятор фашизма. Вроде бы все признаки наличествуют, алхимическая субстанция напоминает ту, прежнюю, коричневую - напоминает и вкусом, и цветом, и запахом. Но вместо НСДАП имеем артель "Реванш", которая вывозит все - сырье, людей, капиталы, рога и копыта. И от реваншизма остается только несколько килограммов несортового рогового материала с надписями "Рога вперед!" и "Встаем с копыт!" Лень, страх, апатия, коррупция, взаимная ложь и недоверие парализуют реваншистскую активность.

Засрать мозг это существо по-прежнему вполне способно - возможно, девяноста процентам населения. Но экстенсивный успех не сопровождается соответствуюшим уровнем интенсивности - процесс неглубокий, мотивирует посредственно, энтузиазма пробуждает мало.

Глядя на теперешнюю ситуацию в России, я вижу один любопытный психологический момент. Поражение идеологическим зомбированием , видимо, вообще редко идет сильно вглубь. Сознание/бессознательное зараженного не охватывается болезнью все целиком - в обычном случае. Речь идет только о некоей патологии одного аспекта, одной области сознания, или об активизации патологической субличности. В обычных, не связанных с темами, активирующими область поражения, ситуациях человек ведет себя нормальным образом, может быть весел, умен, дружелюбен, может проявлять все известные виды добродетелей. Но когда дело касается больного места - человек выключается и включается агент Смит, вредоносная агрессивная программа.

В то же самое время фронтир творческого процесса в российской (русскоязычной) среде пролегает примерно там же, где и у всего остального человечества, а иногда и несколько дальше. И процесс этот самый настоящий, а не поддельный. А потому есть надежда на то, что даже подавляющее большинство, занимаясь симуляцией, не сможет перенаправить равнодействующую в сторону диктата. И на хотя бы на одном из обломков имперского монолита творческая часть носителей русской культуры сможет реализовать по-настоящему прогрессивный и вдохновляющий социальный проект. Вслед за Украиной, которая встала на этот путь - и, очень надеюсь, не свернет на привычные безрадостные колеи.

закон и судьба, или машина как икона - Часть VIII введения к трактату "Механизму империосферы".

Написано в соавторстве с Федором Синельниковым

Часть VIII введения к трактату "Механизму империосферы".

После очередного экскурса в область психологии вернемся к теме мировых законов - теперь речь пойдет непосредственно о законах исторических.

***

Дофалесовы времена текли, с одной стороны, по хорошо обкатанным камням замкнутого кольцом русла. Все закономерности исторического потока говорили о бесконечной повторяемости. Повторяемость, кажется, и выступает внутренним признаком закономерности. Неповторимое неподзаконно. Были вечера и были утра, господин Люй встречал весны и осени, и ветры вечно возвращались на свои небесные круги. Мировое древо соединяло эти круги с неподвижным корпусом космического граммофона – в Поднебесной знали, что небо круглое, а земля квадратная. Мастер звука опускал на винил мировых сфер свою иглу – и караваны верблюдов восходили и нисходили по шелковым нитям звука, сплетенным мойрами в простой или сложный, но все же неизбежно семплированный узор.

С другой стороны, мирное безнадежное звучание заевшей и все более заезженной пластинки – песни о золоте становятся песнями о железе – неожиданно прерывается. По ее поверхности разбрасывается песок непредвиденных событий, вселяющий тревогу, страх и надежду. Люди встречают приплывшее на челноке из мира мертвых солнце – но этот ритуал нарушается, солнце скрывает неведомая тень, приводящая в ужас даже животных. Несколько затмений совпадает с кончиной нескольких правителей – и неведомое случайное вновь обнаруживается как неведомое закономерное.

Закономерность не менее таинственна, чем случайность. Говорят, наука расколдовывает мир – нет, она все новыми способами его заколдовывает, заклинает своими все более мудреными свирелями – и из горшка факира встают все новые пирамиды черепах. Зомбировать мир – мечта такого колдуна. Если мир – автомат, машина, то появляется теоретическая возможность стать богом этой машины, сесть за ее руль – и однажды появиться в белом костюме, Сталиным из «Падения Берлина», божеством из самолета, и решить все человечеЗаконские проблемы. Дружба ненадежна, поскольку табачок у фюреров всех уровней всегда врозь – и алкалоиды этого табака отнюдь не расширяют сознание ни активным, ни пассивным курильщикам. Под влиянием таких флюидов решением проблем видится замена всех частей тела и ума индивидуума и универсума протезами. Божество из машины – это божество машины, божество машин и для машин, но не для живых. Машина – его икона. Никаких живых для него нет, не может и не должно быть. Живое – это всего лишь движение мертвой материи. Протез оказывается изначальностью, здоровым членом, живой же орган – болезнью и порицаемым извращением.

Мир внешний и внутренний последовательно становится суперколесом, сверхчасами, гиперарифмометром и мегакомпьютером. Но сон, навеваемый тиканием этих часов, снова и снова, но всегда нежданно и негаданно, прерывается освобождающим звоном воскресного будильника. И становится ясно, что все и всяческие часы рождаются на свет именно в душе, чающей этого благовеста, создаются из жажды любви в качестве ее подобия, суррогата и – в патологическом случае – симулякра.

Мир человека был болен машиной, желал ее и боялся, хотел над ней власти, оставаясь ее винтиком – еще до всякого колеса, рычагов и блоков, штамповавшихся в качестве ее деталей. И в перспективе, как удачно заметил Пепперштейн – полностью и до последней глубины окультуренный мир алюминиевых огурцов на брезентовых полях. Впрочем, у брезента и не может быть глубины. Скрытая цель такого окультуривания – исчезновение самого окультуриваемого в плоских глубинах культиватора (культиваторного механизма?). Однако в достаточно мокром остатке все равно получается фарш пушечного мяса, без которого механизм все же не желает функционировать, хотя в шахматы уже обыгрывает.

Миром правили закон и судьба, равно слепые в своем фальшивом беспристрастии. Суррогатное беспристрастие судьбы - в ее неумолимой беспричинности. Псевдобеспристрастие закона - наоборот, в его не менее неумолимой и в идеале абсолютно предсказуемой причинности. Кости и шахматы. А что до их слепоты - так можно на изваяния посмотреть. И Фортуну, и Юстицию римляне изображали с повязкой на глазах. Доказательство от очевидного, так сказать.

Законы универсума, законы государства - могут сказать, что одни естественны, а другие - искусственны, конечно, но демаркация тут настолько антропоцентрична, что брезгливо скривился бы не только Витька Корнеев. Тут вполне можно довериться словоупотреблению. Закон есть закон, одно слово. Законы государства мыслились данными богами, как и законы "природы". А человек и государство - вещи во тьме вещей. Затем государство стали мыслить как продукт общественного договора - ну так теперь и законы природы вполне представимы как продукт реальности консенсуса. Ищи-свищи эту демаркацию, пройди под радугой.

Работа в законе делает свободным, то есть осознающим необходимость работы, места работы и характерной надписи над входом в место работы. О лучшем жребии, лучшей судьбе для смертного в этом месте сказал оракул.

А если снять повязку? И снова увидеть лица - а не только нити, маски и функции (то есть цепи, кандалы и орудия пыток)? Отказаться от допросов с пристрастием и не назначать уделов? В подлинно беспристрастном все-лицеприятии, говорят, не принято судить и можно не приходить на суд. Где не надо и не о чем умолять, поскольку все увидели и увидены - в радости, которую не отнимет никто.