Платонизм фашизоиден, потому что говорит о Едином, а следует говорить об Ином? Но Иное и Единое находятся в весьма интимных отношениях.

О дискредитации философии

Одна из форм внутриакадемической войны - попытка дискредитации "философии" со стороны дисциплин, некогда отпочковавшихся от нее.

Формы этой дискредитации многообразны.

Так, "физика" присвоила себе имя наиболее древнего философского направления (когда философия философией еще не называлась) - эллинской натурфилософии (ее представители называли себя "физиками").

Огюст Конт придумал "социальную физику", позднее получившую название "социология" - объявив "философию" второй, промежуточной фазой развития человеческого познания, и провозгласив наступление новой эры - эры "позитивной науки". В дальнейшем философы-позитивисты фактически пошли по пути превращения "философии" в "служанку науки" - прежде всего, наук "естественных", к эталону которых (образец - физика) должна стремиться любая вещь, которая хочет считаться адекватным познанием.

Психологи же, войдя в симбиотический союз с медиками (издревле находившимися в сложных отношениях с "философией"), нанесли удар по философии не только с концептуальной стороны, но со стороны юридической, которая позволяет лишать философов не только реноме, но и юридической дееспособности.

Именно так можно рассматривать такие психиатрические диагнозы, как "метафизическая интоксикация", "философическая интоксикация" и "резонерство". Подвиды "вялотекущей шизофрении".

У "философии", впрочем, есть один, но мощный ответ. Т.н. "позитивные науки" являются уклонением от пути познания, так как их прицел сбит стремлением к власти, богатству и славе. Знание - сила, ага.

Сущности свободно носят бороды - бритва Оккама высекла сама себя.

Опечатка по Ницше: "УниверсИльный". Не следует путать "партии руку миллионопалую" с универсальным. Универсальное можно только пробовать мыслить - и то очень осторожно, желательно про себя. А не для всех вселенных, в которых живут другие существа, с которыми я общаюсь и почему-то склонен записывать их в свою вселенную. В качестве универсального обычно пытается себя утвердить сила, которая хочет стать "универсилой".

Интересна идея совершенствующегося божества

Традиционное христианское богословие утверждало, что в божестве нет "ни тени перемены". Аристотелев перводвигатель приводил в движение космос, но сам оставался при этом неподвижен, будучи финальной причиной реальности, будучи "всепривлекающим", предельным аттрактором.

Казалось бы, идея совершенствования божества влечет за собой представление о его "нынешнем" несовершенстве. Мало того, божество оказывалось бы существующим во времени, а не вне времени. Таким образом время бы оказалось онтологически выше божества.

С другой стороны, возможно, у времени вообще нет онтологического момента. С этой точки зрения, абсолютно совершенное божество существует вне времени - трансцендентно времени - но может проявляться и имманентно времени.

Тогда можно предположить, что абсолютное совершенство не может быть только лишь статичным, потому как оказалось бы ограничено своей статикой. Тогда можно говорить, что абсолютное совершенство постоянно трансцендирует само себя, выходя на все новые уровни совершенства. Абсолютное не есть предел, оно не статично - оно движется с бесконечной скорости, это абсолютная сингулярность

Эта абсолютная сингулярность не имеет временной протяженности - происходит за нулевой промежуток времени - и, можно сказать, вообще во времени не находится. Однако реальность - которую закручивает в свой абсолютную совершенствующуюся спираль подвижно-неподвижный перводвигатель - движется уже во времени, и воспринимает совершенство как совершенствующееся во времени - поскольку смотрит на совершенство "из времени".

Вопрос о существовании несовршенного в данном случае я не рассматриваю 😉

Впрочем концепт "совершенства" сам по себе стоит внимания - тут есть немало интересных моментов.

Продолжая тему концепта "природы" и его исторических приключений

Вопрос о природе (сущности) мира в христианском богословии действительно нетривиален. И не закреплен жестко догматами. Там - как принято говорить - "зона свободного богословского исследования".

С одной стороны, мир сотворен "из ничего". Так утверждает Вторая книга Маккавейская. С этим спорят некоторые протестанты, но принципиально дела сие не меняет.

Таким образом, мир как бы лишен субстрата, его природа - то самое "ничто", о котором можно говорить бесконечно. То есть ее нет - или она есть, как "природа будды"?

Если у мира нет собственной сущности - то теоретически можно рассуждать о сущности не-собственной, подаренной. Божество, согласно историческому христианскому богословию, творит не из себя - значит оно дарит что-то иное? И это иное - оно все же божественное или не божественное? Но можем ли мы представить, что совершенное божество дарит несовершенные подарки?

Если же у мира все же нет собственной природы - тогда о чем идет речь, когда говорится о двух природах Христа - божестввенной и человеческой? Что это за "человеческая природа" - если у мира, частью которого является человек, природы нет? Или же человек не является частью мира, а выделен из всего творения - человек имеет природу и сущность, а остальной мир - нет?

И можно ли, если у мира нет природы, если он "из ничего", говорить об иллюзорности мира? Этот тезис, конечно, чреват переходом к идее несовершенства творения - но к этой идее склоняет и многое другое.

С другой стороны, концепты "существования", "несуществования", "реальности" и "иллюзии" сами по себе нуждаются в прояснении - и не факт, что могут быть прояснены.

P.S. Мне рассказывал один священник-филолог, что он сравнивал греческий текст Максима Исповедника со старым русским переводом - и увидел, что переводчик выбрасывал куски текста абзацами - видимо, полон тревоги, что его за перевод обвинят в ереси. А в одном из выкинутых абзацев идея иллюзорности мира как раз и продвигалась.

О "познании", "творчестве" и иллюзии понимания, о чем идет речь

"Познание" и "творчество" - сами по себе языковые формы, протоконцепты, нуждающиеся в прояснении - прежде, чем мы сможем говорить об их различии и демаркации между ними. Навскидку мы видим - будучи впервые прибывшими на Землю инопланетянами - только социальные поля, образуемые этими протоконцептами и в свою очередь их образующими. Эти поля склонны поляризоваться в социальные оппозиции "физиков" и "лириков", "ученых" и "творцов". Первые кичатся своей причастности к "вещам как они есть на самом деле", вторых же считают фантазерами, имеющими дело с эфемерными плодами своего неверифицируемого потока сознания. Вторые считают первых приземленными сухарями, схлопывающими тайны и гармонии в серую плоскость, в которой не-живут своей крючкосотворенной жизнью формулы и вожделеемые филистерами удобства - себя же полагают обитателями многомерных пространств необусловленной свободы.

Поэты, конечно, полезны власти - они могут сочинять оды властителю и пасквили на его врагов. Но мощь водородной бомбы велика, и еще мощнее сама идея "вещей как таковых", идея "самого дела". И творцы сами бывают склонны мыслить себя трансляторами вечно пребывающей музыки сфер.

Но, может быть, никаких атомов до их открытия не существовало? Точнее, их создали эллинские и индо-буддийские атомисты, а потом "открыли", а вернее, вновь создали, используя творческую интуицию первых, так называемые "ученые", которые, однако, поспешили объявить неделимым то, что сами же впоследствии с успехом и разделили?

Зомбированным концептом "объективной реальности" и "самого дела" такой взгляд представляется абсурдным, противоречащим здравому смыслу - как будто здравый смысл нежно обнимается с копенгагенской интерпретацией квантовой механики. На деле же попытка постичь реальность посредством ментального взлета над "самым делом" и адекватного картографирования абсурдна никак не менее - и напоминает Мюнхгаузена, вытащившего себя из болота за волосы, причем вместе с ядром, на котором, используя все тот же импульс, и отправился на Луну, дабы с ее поверхности приступить к изучению свойств покинутого им болота.

И любопытно, что адепты "самого дела" при этом спокойно рассуждают об абсурдности существования человека в мире, о слепой эволюции, не имеющей цели и смысла.

Поэтому что-то мне подсказывает, что в неприятии идеи творения "мировых законов" "познающим" виновата не ее абсурдность - в иных случаях человек говорит: "ну и что, ну абсурдно, подумаешь, бином Ньютона". Тут другое дело, тут не Миколка. "А не было ли у тебя, сукин сын, умысла на теракт?" Пропасть замазывать мы вам не позволим". Абсурдность человеческой жизни авторитетности и получению грантов не помеха - наоборот, маскирует дыру на обоях, оставленную обещанием бессмертия, которое непременно дадут человечеству всемогущая наука и ее жрецы.

Да и социальный контроль начеку - если нет всемогущего контролера, то необходимо, чтобы был "порядок вещей", который не преодолеть, и перед которым человеку необходимо смириться - поскольку "британские ученые установили", и тут уж ничего не поделаешь.

Но если посмотреть непредубежденным взглядом - пересмотреть привычное - то обнаружится, что у нас нет быстро находимого способа прояснить, с чем в каждом конкретном случае мы имеем дело - с актом познания или актом творчества. И, может статься, что такого способа нет в принципе - и что мы тут наталкиваемся на непреодолимый эпистемологический барьер.

И тут нельзя не обратить внимание на открывающийся туннель, выводящий на метауровень: сама дихотомия познания и творчества и демаркация между ними познаются нами или же творятся? Или же мы имеем дело с вещью, которая имеет для нас два аспекта (или, иначе, в которой мы с той или иной степенью произвольности выделяем два аспекта)?

Можно, кстати, обратить внимание на появившееся в современности слово "креативный" и однокоренные - они употребляются и к тем, кто традиционно считался "познающим", и к "творящим" - а в придачу еще и к людям действия, "креативным менеджерам" и "креативным директорам". Таким образом, рассматриваемая нами оппозиция снимается самой социальной практикой и связанным с ней языком.

Нет способа выяснить, конструирует человек наблюдаемую им реальность или же она ему дана "извне", чем-то или кем-то иным. Однако отсутствие способа не снимает проблему, которая является для человека глубоко экзистенциальной.

Из концепта творения на человека может, к примеру, выскочить чувство гиперответственности. Не на кого окажется списывать некайфы. Из концепта же познания вылетает, простирая над реальностью совиные крыла, победоносный детерминизм, в тени которого из познания устраняется малейший элемент творчества, поскольку само познание оказывается тотально детерминировано.

Но если реальность мыслить как имеющую бесконечный уровень сложности - то любое предположение о ней может тем или иным образом подтверждаться, давая новые пути познания - и в этом случае оппозиция познания и творчества снимается. Выход за пределы оппозиции "внутреннего" и "внешнего" тоже подорвет основы разделения на "творчество" и "познание" - поскольку познается "внешнее", а вектор творения идет "изнутри". Остается проблема с Иным - на первый взгляд кажется, что именно познание имеет дело с Иным, но это только на первый взгляд.

Итак, продолжаем познавать сны и творить объективность. С фоновым осознаванием, что сами слова "познание" и "творчество" не обладают сами по себе, автоматически, тотализующим универсальным свойством. Что можно и не ходить сквозь ворота этой оппозиции - и не платить пошлину на блокпостах по обе стороны ворот.

Тоталитарное не видит горизонта, не знает его, не имеет его. И поэтому схлопывается в точку, в предельную исчезающую имманентность. Для него нет Иного, познание превращается в конвейер безошибочного узнавания - то есть упраздняется. Врага тоталитарное мыслит не как Иное - во враге нет ничего, что представлялось бы тоталитарному загадкой.

Спермограмма космонавтов и гомеостатическое мироздание

Почему российские космонавты саботируют эксперимент, в ходе которого они должны были бы сдать сперму для анализа спермограммы?

Ненулевая вероятность, что так проявляет себя "гомеостатическое мироздание", описанное Стругацкими в "За миллиард лет до конца света".

По идее, все эксперименты должны были быть согласованы с космонавтами еще до полета. Можно предположить, что на орбите на космонавтов начал воздействовать некий неизвестный фактор, который и приводит к немотивированному отказу от проведения эксперимента. Возникающий эффект напоминает воздействие активного вещества, содержащегося в каннабисе - тетрагидроканнабинола - на начинающего юзера. Космонавты, не объясняя мотивов отказа, смеются и эксперимент так и не проводят.

Можно предположить, что этот неизвестный фактор - блокировка космической экспансии человека со стороны сверхцивилизации или "гомеостатического мироздания".

Иная версия тоже не исполнена эпистемологического оптимизма. Если причиной срыва эксперимента, призванного выяснить, возможно ли зачатие и рождение детей в космическом полете, являются личные тараканы космонавтов, то у человека в обозримом будущем и вправду не слишком много шансов отправиться в большое космическое путешествие.

Мало ли что еще у него вызовет смех. Реальность и вправду имеет массу смешных моментов.

Как только человек открыл время...

Как только человек открыл время, он сразу же почувствовал себя в его конце. Времена всегда либо последние, либо - в крайнем случае - предпоследние. Уходим из саванны - последние времена! Лезем в пещеру - конец света близок! Вылезаем из пещеры - конец еще не начавшейся истории! Буквы придумали - ну все, полные кранты, остается только записать ламентации о том, что все, полные кранты. Эволюция закончилась на homo sapiens еще раньше, чем homo sapiens изобрел эволюцию.  Вводят тринадцатиголосье в храмовой музыке вместо одиннадцатиголосья - ну офигеть теперь, конец! Возвращают одиннадцатиголосье - вот теперь совсем конец!

Интересно, что одних это радует, других пугает - но общее предчувствие конца тотально и требует, видимо, особенного прорыва для того, чтобы выйти в другое состояние ума, перейти в другую мифологему или подвесить вопрос в агностическом пространстве.

Интересно, что модернистское сознание казалось бы, переходит к мифологеме бесконечного кумулятивного совершенствования. Как говорил Сарториус в "Солярисе" Тарковского: "Бесконечно двигаясь к истине, человек обречен на познание". Однако именно Модерн начинает мыслить о волевом прерыве времен - конец времени и истории перестает мыслиться как нечто приходящее извне, но становится рукотворным - пусть и предопределенным историческим законом, как у Маркса. А дальше идет конец истории Фукуямы - видимо, уже постмодернистский, хотя самого Фукуяму симпатизантом постмодерна и постмодернизма назвать сложно - он словно пытается заколдовать и заморозить историю, чтобы постмодернизм не успел тотально наступить - в то время, как тот уже наступил, причем неся в себе семена своего разложения и дальнейшей трансформации.

А время - оно, может быть, и кольцо, и линия, и спираль, и шар. Причем шар бесконечномерный.

А времена - они всегда и последние, и первые. На фоне того, что времени нет, никогда не было и не будет. Все всегда уже заканчивается. Все всегда только начинается.  Здесь и сейчас. Везде и всегда. Разнонаправленные тенденции во все бесконечное количество сторон. Ризома Мирового Древа. Ни старого, ни нового. "Вставший на путь не вставал ни на какой путь - именно потому и называется "вставшим на путь".

Но сансара все ж таки опустеет.

Стоило человеку обтесать первый скребок, как он тут же начал задаваться вопросом "из чего все сделано". Ведь очевидно же, что мир обтесан как скребок. Изваян, как горшок. Смастерен, как часовой механизм. Написан, как программа. Ну хорошо, написан, как картина. Сочинен, как музыка. Что он там еще? А, конечно, забыл - театр. Человек пытается отождествить мир с тем, что он умеет в этом мире делать.

Множество природ

Одна из ранних работ Шеллинга, если перевести дословно, называется "Заметки к одной философии природы". Именно так, с неопределенным артиклем. Яркое отличие от, к примеру, того же Фихте с его "Ясным как солнце обращением к широкой публике о подлинной сущности новейшей философии". Скромность благоприятствует философии.

Действительно, весомых оснований претендовать на звание "печати философов" не было ни у кого. Претендовали - но как-то безосновательно. Как, впрочем, не закончили в конце XIX века и физику - хотя прямо уже почти что готовы были печатать в учебниках физики слово "занавес" в конце последнего акта пьесы.

Непроверяемо - но и неопровержимо: мир может быть устроен бесконечным количеством способов. И описан бесконечным множеством относительно адекватных описаний. Впрочем, степень нашей адекватности в эпистемологическом плане под большим вопросом - возможно, нашему виду для повышения эпистемологического уровня необходимо прибавить к своему названию слово sapiens еще пять-шесть раз.

Так что такую работу можно было бы назвать еще более устрашающе для жаждущих полной определенности и здравомыслия - "Идеи к одной философии одной природы". Кто знает, сколько их - этих природ. Столько, сколько существует воспринимающих сознаний - или столько, сколько взаимосвязей между воспринимающими сознаниями? Или никакой природы нет вообще?

Приключений концепт "природа", во всяком случае, претерпел за последние две с двумя третями тысячи лет достаточно.

Что такое "природа"?

Слово "природа" претерпело интересные эволюции. В трактатах натурфилософов-досократиков (до нас не дошедших), называвшихся часто "Пери фюзис" ("О природе"), речь шла не о том, что сегодня обычно понимают под словом "природа", а о "природе вещей", о том, что лежит в сущности всего, что есть в мире, о той первоначальной природе, об Архэ, которое не меняется, в то время, как видимость, "поверхность" вещей непрерывно трансформируется. Это то в вещи, что всегда остается самой вещью, ее сутью.

Затем возникли представления о "сверхъестественном", сверхприродном. Поскольку в христианском богословии утвердилась точка зрения, что божество сотворило мир "из ничего", "мир" в итоге утратил собственную сущность, у него не оказалось неизменной природы. Не осталось того Архэ, из которого горшечник мог бы лепить космос-горшок. Вроде была и земля, хотя и безвидна и пуста, и вода, над которой носился дух, и тьма над бездною. Но все это было признано тем самым "ничем". Причем без особой рефлексии относительно того, что это такое - "ничто".

Оказалась забыта концепция (мифологема) хаоса, из которого возникло, согласно эллинским теогониям, все и вся. Забыта была коррелирующая с этим хаосом ("бездной", от глагола "разверзаться") фалесова "вода", анаксимандров "апейрон" ("беспредельное"). Забылся даже Платон, за исключением тимеевской концепции горшечника-демиурга и мира-горшка.

В Индии и Китае мысль пошла иным путем - аналоги хаоса стали мыслиться апофатическим первоначалом. Как ничего нельзя сказать о хаосе, который не есть нечто, так ничего нельзя сказать о Брахмане или Дао. Они - "Не То", хотя из них возникает - реально или иллюзорно - все остальное.

Впрочем, в христианстве тоже появилось апофатика - "апофатическое богословие", согласно которому о божестве нельзя сказать ничего утвердительного - можно говорить лишь о том, что оно "ни то и ни это". Интересно, что если оно не есть никакое "нечто", то о нем, по идее, можно было бы говорить как о "божественном ничто", которое из "ничего" сотворило все, что есть. Это два различных "ничто" - или это одно ничто, и тогда получилось бы, что божество творит себя из себя же.

Однако в апофатической точке христианские апофатики предпочли говорить не о "божественном ничто", а о "сверхбытии", "сверхсущности". И если дао мыслилось даосами как естественность, то христианское божество оказалось сверхъестественным, сверхприродным, выше любой природы. В каком-то смысле только оно и имело природу, сущность изначально - все остальное же получало сущность в виде подарка в ходе творения.

Так и возникла "природа" - то, что не является богом, и имеет эту странную "естественность", которая как бы не вполне естественна, поскольку может рассматриваться как видимость, как иллюзия.

Кстати, в Индии и тут возникло сходное направление мысли - школы санкхья и йога - в йога-даршане использовалась оппозиция "пуруша - пракрити", где пуруша - неподвижный созерцающий дух, а пракрити (это слово можно перевести практически дословно именно как "природа") - нечто танцующее перед взором пуруши и околдовывающее наблюдателя своим танцем. Правда, у пракрити не было создателя. Европейскую сотворенную природу на санскрите правильнее было бы именовать "санскрити" - "искусственно созданное", но не "естественно возникшее" ("пракрити"). Название языка "санскрит" как раз и переводится с санскрита же как "искусственно созданный". На земле - грамматиками-креативщиками. Санскреативщиками.

Затем в ходе университетско-дисциплинарных пертурбаций, дроблений и разделений дисциплин, философия стала заниматься "природой", прислуживая богословию, занимавшемуся всем, имеющим отношение к "сверхприродному". Причем эта урезанная "философия" постоянно боролась за автономию и расширение своего домена, то есть предмета изучения. В результате возникает "деизм" - учение о том, что божество сотворило мир и удалилось от дел творения, мир же работает как сконструированный часовщиком часовой механизм.

После такой экспансии, параллельно с которой происходила секуляризация, нетрудно было вообще выкинуть сверхъестественное из рассмотрения и утвердить его как "ничто" - но уже совсем не божественное. Сверхъестественное исчезло, но естественное осталось. Не имея себе бинарно-оппозиционной пары. Отца убили, но осталась мать - "материя".

Пантеистические концепции - например, учение Спинозы - которые предлагали мыслить как "природу" всю совокупность того, что называли "духом", "сознанием", "материей", "плотью", "телесностью", "мыслью" и т.д. остались в значительной степени маргинальными. Мейнстрим ученого сообщества выбрал мысль о "природе" именно как о чем-то неразумном, косном и инертном.

Но косное и инертное не могло бы двигаться и трансформироваться без первотолчка. Однако перводвигателя, как было решено мейнстримом, нет - значит, природе должно быть свойственно самодвижение. Классический пример - эволюция взглядов Дидро от деизма к материализму (в последнем материи свойственно именно самодвижение).

Интереснейший ход - оказывалось бы, что в самодвижущейся материи имеются начала жизни и, более того, сознания, разума. А когда появилась идея эволюции - можно было бы говорить, что итогом эволюции должно стать божество - божественный космос, "бог все во всем". Можно было бы даже предполагать, что этот венец эволюции в итоге преодолевает временные ограничения, выходит из временной обусловленности - и, оставаясь Омегой, оказывается и Альфой - тем самым Первоначалом.

Мейнстрим на такое ответил словами Ленина, разгневавшегося на "богостроителей" Богданова и Луначарского: "Всякий боженька есть труположество".

Но что же делать с бинарным мышлением, которому очень хотелось заполнить вакуум на месте элиминированного "сверхъестественного". В итоге венцом творения (творение превратилось в эволюцию) был самоназначен человек.

Человек и стал на место "сверхъестественного", заимствовав у него ряд черт. Заметим, что в марксизме мысль оставалась картезиански нематериальной. Вспомним, что тезис "мысль материальна" активно использовали во второй половине XX века (в СССР) адепты учения Рерихов, оккультисты, экстрасенсы, парапсихологи. Это был еретический тезис.

"Природа не храм, а мастерская" - причем непроговариваемый миф Модерна утверждал планету Шелезяку - в этой мастерской должна была быть переделана вся реальность, включая мастерскую. Разумный созданный человеком космос вместо ветхого.

Самодвижущая природа обладала ценностью только в виде венца своей эволюции - остальное же подлежало эксплуатации, переделке и, в перспективе, возможно, полному уничтожению.

Однако экстериоризованная природа, став для человека "Иным", "Чужим", "Другим", привлекала к себе диссидентов - романтиков и их наследников, отказывавшихся идти на матереубийство.

В итоге возникла та оппозиция, которая в ходу и сегодня. Оппозиция "естественного" и "искусственного". Мир делится на мир природы и мир человеческий. Науки делятся, согласно неокантианцам, на "науки о природе" и "науки о культуре".

Человек получает статус "неестественного естественного". В природе все естественно - лишь то, что создано человеком имеет статус "искусственного". Хотя, казалось бы, если человек есть нечто естественное, его производные тоже должны быть естественными - как плотины бобров, как ульи или муравейники.

В итоге в радикально-экологическом сознании человек оказывается вредоносной программой, вирусом, злокачественной опухолью. "Чужое" - это сам человек. Новые романтики же, случается, мыслят себя как "новую расу", как воплотившихся в теле "Чужого" агентов естественности, Природы, которые противостоят поглощению последней Чужим. В свою очередь, противники экологистов нередко воспринимают их как предателей человечества - как тех, кто желает вообще свернуть проект "человечество" как таковой путем отказа от рациональности и возврата в животный мир (или путем прямого уничтожения).

Вот в такое концептуальное место едет человек, желающий выбраться "на природу" из реальности, мыслимой им "искусственной", не-природной, внеприродной, или просто антиприродной. Человек, у которого не оказалось собственной природы - хотя есть геном.

Эта бросающаяся в глаза ращепленность вызывает желание построить новые мосты взамен взорванных - желание снять оппозицию искусственного и естественного, выйти тем или иным образом за ее пределы.

Постструктуралисты пытаются деконструировать само понятие "человек". Физикалисты-этологи - представить человека природным объектом, лишенным "я" и свободы воли продуктом слепого крота эволюции.

Но есть и те, кто пытается мыслить природу как "сверхъестественное естественное", в котором между "человеком" и "природой" нет пропасти, в котором каждое существо есть индивидуальный элемент целого, сам являющийся целым. Те, кто восстанавливает на новом витке концепт "тождества микрокосма и макрокосма". Те, дает существующему презумпцию жизни, свободы, разумности и любви.

Те, кто полагают реальность совокупностью глаз, исполненной очей, смотрящих друг в друга - и "мир" как перекрестие этих взглядов.

Муравьи и пчелы как тотемы СССР

Тотемными животными СССР, конечно же, должны были бы стать муравьи и пчелы.

Никаких медведей - медведь рождается в умах иностранных злокозненных злопыхателей, однако исполненных уважения к восточным белым варварам - естественно, мифологических злопыхателей, из русско-советской мифологемы о врагах России. Причем мифологемы почвенническо-деревенщической.

В России, как известно, всегда зима, а медведь зимой спит. А потому не может быть полноценным тотемом на каждый день. Он приходит вместе с генералом Морозом - лесной прокурор на временное воеводство. А потом засыпает опять. Если это и тотем - то тотем ex machina. К тому же непредсказуемый и чреватый бедами для собственных теремков. В итоге корявый едросовсий зомби не может конкурировать с даосом-торчком Винни-Пухом, экспериментально доказывающим иллюзорность Бук и Бяк.

Хищников брать в тотемы СССР не мог - зашквар бы вышел перед лицом всего прогрессивного вегетарианизирующегося человечества. Даже собаки не прокатывали - поскольку кому же они служат, господа-то все в Париже. Псов партии не бывает, бывают только троцкистско-бухаринские собаки. Да и авраамические корни движения, видимо, препятствовали собаке утвердиться в роли тотема - в стране, где другом человека является управдом.

С хищными птицами тоже было не все в порядке, хотя попытки их тотемизировать были. Горьковский сокол. Орленок. Но клюв крючком был и у римской империи, и у нацистов, и у американских империалистов - и у самой что ни на есть российской империи, причем у последней даже в двойном экземпляре. Умолчим уже о Кастенеде.

Были еще орнито-кадидаты - буревестник и альбатрос. Но это же индивидуалисты - как, собственно, и медведь. Эти три могли бы быть символами сибирско-приморско-поморского сепаратизма, что никак не годилось.

А вот вспомните, как назывались младшие отряды в пионерских лагерях - сплошные пчелки да муравьи. Именно в эту мифологему попадает обретающий паранормальные способности Баранкин, проходящий квест избавления от лени.

Почему же пчелы и муравьи так и не актуализировались как тотемы СССР?

Видимо, мешала марксистские эсхатология и сотериология. Впереди, в отдаленном светлом будущем сквозь грозы сияло солнце свободы, бесклассового и безгосударственного общества. Муравейник же и улей - это статика. Они не модернистские. Они не переходят от капитализма к военному коммунизму, НЭПу, индустриализации, развитому социализму и так далее.

Впрочем, в качестве модернистского тотема можно использовать разве что конгломерат "гусеница-кокон-бабочка" - только он символизирует радикальную модернистскую трансформацию, Реформу, Революцию.

Во-вторых - и, возможно, этот момент важнее первого - муравьи и пчелы просто слишком маленькие. Потому и названия соответствующие давали именно младшим отрядам. Вот если бы медведи роились, строили и строем же ходили - вот это было бы да, самое оно.

И обозначать на гербах и флагах маленьких насекомых было трудно. Не впечатлило бы - в рамках того, что позволяла советская эстетика. Если бы она не чуралась трэша и хоррора - то легко было бы представить комсомольских хунвейбинов в футболках с муравьиной головой крупно, в анфас - с челюстями на изготовку.

Так что муравьем стал Окуджава, а пчелой - Гребенщиков. Они совершили теургический акт индивидуализации - превращения тоталитарной биошестеренки в личность, в мистического анархиста, обращенного к "Ты", а не к "мы", редуцированному к безличному "оно".

Смена эпох как перепросмотр

Одно из любимых развлечений мыслящего человечества - делить исторический процесс на эпохи и придумывать этим эпохам названия. В эпоху, самоназвавшуюся эпохой Просвещения, придумали деление на "дневний мир", "средневековье" и "новое время".

И вот тут-то начились сложности. Примерно как у физиков в том же XVIII веке, когда они не только присвоили имя натурфилософов-досократиков, решив, что вот именно они-то - и никто другой - исследуют самую что ни на есть природу вещей - а потом открыли, что вещество состоит из таких маленьких невидимых фигней - и назвали эти фигни "атомами", то бишь "неделимыми" в переводе с эллинской мовы. Потом быстро выяснилось, что атомы тоже делятся - поторопились, и вышло очень смешно. Как всегда бывает смешно, когда человек воображает себя на вершине горы, выше которой нет, обозревает оттуда реальность и говорит "я познал тебя до конца".

Так произошло и с классификацией эпох. Итак, мы живем в "новое время". Но затем наступает время "новейшее". А потом? "сверхновое"? "гиперновое"? "метановое"? Метановое - это да, подходящее словечко для момента истории планеты, когда один из видов углеродной формы жизни приторчал на углеводородах, да так, что у всей планеты то ли овердоз, то ли отхода.

А иначе это новое время назвали модерном. Или так - с большой буквы - Модерном - дабы от архитектурного стиля отличать. Modernity. Современность. С XVII века началась, когда Фрэнсис Бэкон назвал древних философов детьми, сочинявшими сказки, золотой век переместился из прошлого в будущего и современность стала восприниматься все большим количеством людей как самая лучшая, самая развитая, фронтирная эпоха, в которой тосковать и ностальгировать следует по будущему, поскольку "жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе - но, впрочем, наука же всесильна - вон, целый часовой механизм сварганили, так что и победа над смертью не за горами.

Шел модерн, шел, и вдруг кто-то заподозрил, что это уже не совсем модерн, а что-то иное. Сначала полевропы полезло в какую-то дикую никогда не существовавшую в реальности архаику, от которой за версту разило новейшими тенденциями и веяниями самой что ни на есть современности. А потом как рванули вперед и вверх, что сами понятия "вперед" и "вверх" подверглись деконструкции - и наступила новая эпоха.

Новую эпоху назвали эпохой постмодерна. Многим она не нравилась - странная вещь, "постсовременность" - это как? это уже не современность? А если современней современности быть нельзя, то это ж деградация, это ж мракобесие берет реванш?

А дальше, как в анекдоте, пошли черепахи-черепахи-черепахи.

Мессианские ожидания смешались с предчувствием тотального чернобыля - и на поверхность повыскакивали грибочки новых имен для предвкушаемой эпохи - "трансмодерн", "метамодерн".

И стала современность центром вращения эпох - или центром отрезка без концов. Премодерн, модерн, контрмодерн, постмодерн, метамодерн, трансмодерн. люди поворачиваются друг к другу, звонят по телефону, звонят даже и в редакции СМИ, пишут в Спортлото - что это все такое, что все это значит, чем отличается одно от другого?

Можно долго рассуждать о тонких и грубых различиях модерна, постмодерна и транс(мета)модерна - описывать качания маятников истории, вводить диалектическую борьбу противоположностей, горевать о предательстве.

Кстати, модернистские враги постмодерна вдруг обнаружили себя по одну сторону с традиционалистами, золотой век-то вдруг у них тоже оказался в прошлом, откуда возвушаются благородные фигуры героев древнего модерна - Ньютон и другие, и отцы-основатели Соединенных Штатов, выбитые в скале, как статуи Будды в Афганистане, уничтоженные талибами.

Но если посмотреть еще глубже, то можно обнаружить единый лейтмотив у каждой из упомянутых выше эпох. Причем продолжить их ряд и в прошлое.

Сначала было осевое время, как его назвал Ясперс. Время отказа передовой части человечества от прежней родо-племенной мифологической картины мира. Время тотального сомнения и перепросмотра всего багажа. Время размышлений и медитаций "с нуля".

А далее каждая новая эпоха начинается с такого перепросмотра, с кризиса доверия существующему "знанию", с "огня по штабам", с разбора менталолома, недоразобранного прежними ниспровергателями и новых куч, нагроможденных в процессе разбора старых.

Регулярное проведение процедуры тотального сомнения - глубокого, насколько возможно, потому что многие вещи остаются за кулисами, у водолаза шланга не хватило на дальнейший спуск - это естественная часть процесса познания. Модерн, кстати, начался с вовсе не мыслившего себя прогрессивным перепросмотра - протестантского, с самой что ни на есть консервативной революции, ваххабитской такой - но перепросмотр в итоге развернулся куда шире - и ни о какой архаизации говорить в итоге не пришлось.

Существует только Модерн - только современность - только здесь и сейчас. По чему бы люди не тосковали - по будущему или по прошлому, от каких бы не страдали от многих и лютых воспоминаний и предприятий (в переводе на современный - предчувствий). Или, если угодно, только Постмодерн - поскольку "здесь и сейчас" нерефлексивно, а осмысливаем мы "уже-прошедшее". Большой Взрыв - Модерн, а планковское удаление от этого момента - уже Постмодерн.

Модерн - это поезд, а в названиях эпох это слово начинает обозначать станцию, которая маячила вдали, потом мы вышли погулять на перрон, а потом поехали куда-то дальше.

Если принять за суть Модерна сомнение и перепросмотр - то, наверное, стоило бы вводить другие слова для названия каждой новой эпохи, а то подходящие приставки закончатся. Греческие переберем, латинские - впрочем, языков много, постмодерн уравнял их, а мы все по старинке, к эллинам да римлянам. Иначе современность так и останется в XVII веке, а свет будет светить из XVIII.

Создание - поддержание - разрушение, старая индийская триада. Научная революция - "нормальная наука" - застой и кризис - новая научная революция.

Посмотрите - постмодерн начался не с Пелевина и даже не с Лиотара, Фуко и Делеза. Он начался с Лобачевского и Римана, в середине XIX века создавших альтернативные геометрии. А то и с немецких романтиков, с которых, можно сказать, началась эволюция и историческое мышление. А модерн остался там, в эпохе париков.

И те, кто остается в парике, кричит - ей, вы куда? там пропасть! вы говорите полную чушь! льете воду на мельницу мракобесов! в нашей юности трава была зеленее! девушки были современнее! молодежь распустилась и не слушает старших!

А это просто очередной перепросмотр. И снова асфальтовый каток и нигилизм, и переоценка ценностей, и сбарсывание с пароходов, и всякой твари по паре, и новые проекты.

Но это не возврат на круги своя. Круги никогда не входят дважды в одну реку. Возлюбленная всегда вечно юна. Реальность всегда абсолютно новая, хотя в ней можно разглядеть все ее лики. Но и прошлые ее лики, если в них всмотреться, окажутся абсолютно новыми.

Романтики, символисты и революции

Вполне можно провести параллель между восторгающимися французской революцией немецкими романтиками - и русскими символистами с их тягой к революции. Ходили слухи, что Шеллинг перевел на немецкий Марсельезу. Гегель и на склоне лет называл французскую революцию "великолепным восходом солнца". Фихте желал стать французским гражданином. Андрей Белый надеялся донести свое видение большевикам, используя их же дискурс. Блок слушал музыку революции. Гиппиус и Мережковский были в восторге от Февраля. Потом, конечно, можно было и Сталина полюблять, и Наполеона, и в евразийцы, и в нацисты. Нацизм немецкому романтизму и впаяли. Почему-то именно ему, а не французским, к примеру, расовым теориям.

Эмпатия как этический принцип

Эмпатию возможно рассматривать не просто как психическое состояние, но как этический принцип, как волю к эмпатии, как установку на эмпатию, как веру в эмпатию. В таком смысле эмпатия становится собой только при наличии стремления к ней как к благу.

В таком случае при наличии обратной установки эмпатию могут не вызвать даже медикаментозные эмпатогены - а, напротив, вызвать эффект антиэмпатии. Причем такой подход может быть вызван не этическим негативизмом, а ощущением недолжности испытывания эмпатии по отношению к тому, что не должно находиться в эмпатическом поле, установкой недолжности терпимости к тому, что воспринимается (оценивается) как зло, которое в эмпатическом поле, как представляется такому пуристу, может не преобразиться в добро, а расцвести сотней цветов зла.

Описанную в первом абзаце сознательную эмпатию можно, вероятно, мыслить как эллинскую любовь-агапэ - как сияние, излучаемое любящим во все стороны. "Солнце, посылающее свои лучи и праведным, и неправедным". "Любая весть изначально благая - просто ты к этому еще не привык".

Адекватный детерминист воспринимает свой детерминизм как исходную предустановку, не более - а потому не выдает ее за общеобязательное самоочевидное или доказанное положение, но находится в постоянной дискуссии с агностиками, апофатиками, с антидетерминистами всех мастей. Только в таком положении он может попробовать выстроить свой детерминизм на чем-то, более напоминающем камень, чем песок. То же касается любого объективиста. Увы, многие объективисты воспринимают оппозицию в качестве пятой колонны - подготавливающей блицкриг вермахта мракобесия.

Социальный мультиверс

Можно пытаться мыслить об обществе, как о чем-то органическом, можно как о совокупности индивидов - и в том, и в другом случае общество предстанет как некое целое, и не так важно, что оно - волчья сыть, травяной мешок-организм или мешок с котом, шилом и прочими отдельными предметами-индивидами. В обоих случаях мыслитель-социолог (социософ, соционом и т.д.) выводит себя из общества в некое внесоциальное мыслепространство. И это при том, что он сам предварительно и конструирует для себя этот социум, а затем начинает изучать неизвестно что сквозь призму своей предваряющей конструкции.

На мой взгляд, корректнее мыслить социум по аналогии с мультиверсом. Социум в целом можно было бы мыслить в том случае, если бы все элементы социума мыслили его одновременно, находясь в полном транспарентном контакте между собой. Впрочем, и в этом случае социальное может ускользнуть.

Социум апофатичен - как, впрочем, и любое нечто в своем пределе.

Я мыслю свой собственный социум. Социумов, таким образом, не менее, чем сознаний, мыслящих о социуме. На деле же более, поскольку я могу мыслить о социуме множеством способов.

Таким образом, мысль о социальном - социология (социософия) - скорее является творческим процессом, конструированием, социургией. Она всегда - не панорама, видимая извне, а луч, освещающий окружающее пространство изнутри пространства. Может быть, такой принцип можно назвать той самой имманенцией Делеза и Гваттари? Впрочем, это неважно.

Так или иначе - и это касается не только социального - собеседникам, возможно, стоит общаться друг с другом, имея в качестве презумпции допущение, что собеседники находятся в различных туннелях реальности. Такое допущение являлось бы уважительным фоном дискуссии - своего рода разговор из разных вселенных. Нахождение же моментов интерсубъективного согласия означало бы наведение мостов между этими вселенными - и исключало бы навязывание путем апелляции к т.н. очевидности или т.н. объективности.

Если выразиться иначе - социальное представляет собой интерсубъективную множественность. Это своего рода лейбницева социальность или социальность Хуаянь - применим образ гирлянды, в каждом камне которого по-своему отражаются все остальные. Только сознание, которое вышло (находится) на уровень "бог все во всем", могло бы осознавать такую социальность во всей полноте. Иначе же может существовать неопределенное множество моделей, которые не имеют права навязывать себя в качестве выделенных, избранных, приоритетных, принуждающих к принятию.

куда вектор дует

Сегодня узнал о существовании философа по имени Эрик Олсон...

Сегодня узнал о существовании философа по имени Эрик Олсон. Беседовал он, как было заявлено телеграм-каналом "Философское кафе", с персоной, которую зовут Серое Фиолетовое. Последнее было мне известно и раньше по истории с его поездкой в ДНР в просветительских целях и вызволением его из тамошних зинданов. 

Так вот, мне показалось, что Серое Фиолетовое - куда более толковый философ, чем Эрик Олсон. Хотя, может быть, интервью не раскрывает всех олсоновских глубин и тонкостей.

"Философ отстаивает тезис, что мы как разумные и сознательные сущности являемся не психологическими объектами, но в точности и исключительно биологическими организмами, особями вида Homo sapiens". А еще любит поговорить о тщете лингвистического подхода. 

Но вот я как-то не в силах осознать, что такое "биологическое", что такое "организм", и как мне все это понимать вне языка.  Уже не говоря о словах "точно" и "исключительно". Очевидно, все эти понятия и слова имеют биологическую природу?

А декларируемый автором биологический подход - это что за зверь? Если мы - исключительно биологические организмы и ничего больше - то разве у нас могут быть иные, не-биологические подходы? Лингвистика - она что, элиен из невозможного иного мира, несуществующий, но, тем не менее, опасный призрак? 

Далее Олсон ставит множество интереснейших и актуальнейших вопросов - например, какие атомы являются его частью, а какие нет. Пожалуй, такой проблемой могли бы заинтересоваться схоласты - но не настоящие, а те, из мифа о темном невежественном средневековье, которое все время решало вопрос о количестве ангелов и ли демонов на кончике иглы.

Олсон заканчивается там, где кончается его кожа. Интересно, а волосы Олсона - это Олсон или уже нет? Является ли частью "я" то, что лишено нервных клеток? А как тогда насчет облаков, плывущих по небу?  Интервьюер пытается задавать наводящие вопросы, но Олсон остается невозмутимо непрошибаем. 

"Мы - часть животного мира". Хорошо, могу согласиться. Но что такое этот "животный мир" и с чем его едят? С растительным гарниром? Если мы - его часть, то как эта часть способна в точности понять, что такое это целое? А если можем - то, значит, способны выходить за его пределы своей мыслью, воспарить над животностью и обозревать ее с высоты ментального полета? А еще можно сказать, что мы - часть космоса или искорки божества.  И как это нам помогает понять что-либо о нас самих, о животном мире, о космосе или о божестве? Или Олсон полагает, что о животных мы знаем все существенное, а стало быть, знаем и о "нас"? Тогда отсылаю к тексту Томаса Нагеля "Мир глазами летучей мыши", основная мысль которого - что ничего мы о внутреннем мире летучей мыши не знаем. Так что налицо псевдоответ. "Часы показывают время, потому что обладают часопоказательной силой" - что-то в таком духе.

Но что окончательно повергает меня в ступорозный восторг - это рассуждение Олсона о сиамских близнецах, которые, с его точки зрения, являются одним человеком. "Ведь если это два человека, то мы не биологические организмы, а если мы не биологические организмы, то не существует мыслящих рациональных биологических организмов, а такой взгляд очень сложно понять". Впрочем, там о сиамских близнецах довольно пространно сказано.

Не знаю насчет сложности понимания не-существования мыслящих рациональных организмов - но я чувствую себя растением, неспособным понять животных с их животноведческой философией.

В эпоху нейрофармакологической революции не употреблять психоактивные вещества - это все равно, что во время коммуникационной революции не пользоваться интернетом.

Оргии созерцателей

Сторонники уединенной созерцательной жизни обычно пребывают в конфликте с приверженцами оргий, праздненств, хеппенингов, коллективных радений и групповых экстазов, пиров и симпозиумов. Молчуны против болтунов. Бернард Клервоский против Абеляра. Эпохи этого противостояния, как правило, стабильны, застойны, унылы - и кажется, что так было, есть и будет всегда, и нет ничего нового ни под солнцем, ни под луной.

Все самое интересное начинается, когда противо-стояние сменяется противо-борством, противо-движением, когда противоположности, дойдя до своего предела, переходят в друг друга и норовят стать единым синтетическим целым. Когда даосы спускаются со своих гор в города, ставя все с ног на голову. Когда чаньские монахи Линьцзы и Пухуа появляются на благотворительном обеде. Когда случаются эпохи турбулентности - эллинизм, Ренессанс, романтизм, Серебряный век, психоделическая революция.

Оргии созерцателей, дионисийская випассана, диспуты исихастов - вот что взрывает стены тюрем и башен из слоновой кости, нарушает спокойное размеренное течение жизни рынков, дворцов и притонов.

Реальность творится в попытке совмещения абсолютного покоя и движения с бесконечной скоростью - в которой можно обнаружить себя в центре циклона. С корабля на бал, из ритрита на научную конференцию - и обратно. Когда аскеты обсуждают философские тонкости с торчками у костров на музыкальных фестивалях. Когда есть места встречи всего со всем.

В ДТП гибнет огромное количество людей - намного больше, чем от употребления запрещенных психоактивных веществ. Запретим автомобили?

Сексуальные контакты могут приводить к нежелательным беременностям и заражениям различными болезнями, а также часто сопряжены с насилием. Запретим секс как таковой, а размножаться будем in vitro, в пробирках?

На автомобилистах не ставят клейма, живущим сексуальной жизнью не нашивают аналоги нацистских желтых звезд. Их подвергают санкциям в тех случаях, когда они совершают насильственные преступления.

Такое же отношение должно сформироваться и по отношению к употребляющим психоактивные вещества. Если они совершают преступления против личности, пусть несут за это ответственность. Но не за то, что является их естественным правом - изменять свое сознание тем способом, который они для себя избрали.

Стигматизация торчков

Зачем, защищая журналиста, стигматизировать тех, кто употребляет психоактивные вещества?

Типа, да как вы могли подумать такое об уважаемом человеке, разве он похож на проклятого наркомана?

Вот, к примеру, твит Адагамова: "Каков был мотив у журналиста-расследователя Голунова, ходящего по краю, барыжить дрянью?"

Барыжить? Иметь на кармане 5,7 грамм мефедрона или кокаина - это значит "барыжить"? Максимум - употребить вместе с другом.

Дрянью? Дрянь легально продается в алкогольных отделах магазинов, а также и в многочисленных специализированных. Что продают в аптеках - я вообще помолчу.

Задумайтесь, как выглядит подобная стигматизация, когда защитники играют в одну игру с властью.

Представьте себе, к примеру - обнаружилось бы, что преследуемый властью - представитель ЛГБТ. И защитники стали бы возмущаться - какого фига власть так очерняет приличного человека, причисляя его к ебаным пидорам.

Что, не очень-то хорошо пахнет такого типа защита? Ну так имейте в виду, что для группы употребляющих психоактивные вещества - дискриминируемой и преследуемой - защита типа адагамовской может быть оскорбительна.

А также помните, что к этой группе относились и относятся многие из тех, кто двигает вперед искусство, философию и науку.

Освободить не только Ивана Голунова, но всех, сидящих за условные "пять грамм на кармане" - неважно, подброшенные или нет. Декриминализовать владение всеми психоактивными веществами.

о подкидывании веществ

говорят, что человеку, занимающему активную гражданскую позицию - впрочем, как и человеку познания или служителю муз - следует жить в пещере на хлебе и воде - никаких психоактивных веществ, никакого секса, никакой семьи, никакого имущества - лучше из пещеры не выходить - иначе обвинят в пропаганде, работе на иностранные разведки, пиаре - и на кармане найдут выебон, выпендрон и мефедрон, который на деле окажется N-метилэфедроном, по дороге трансмутирующимся в кокаин

впрочем, на штурм пещеры все равно отправят две машины космонавтов - поскольку налицо деструктивный культ, храм народов, ветвь давидова и аум синрике, хранящая в пещере цистерну полония и скрипалия - если нет справки, что ты законный схимник с грамотами, удостоверениями и печатями и живешь в пещере по благословению правящего епископа

- между тем, в доме профессора университета блюстителями порядка был обнаружен черный кот и ослиная голова

- в криминальной сводке не уточняется, кому принадлежала ослиная голова - стражникам, дежурному инквизитору или самому ученому

- ученый-астроном был задержан накануне обыска в его доме

- задержание происходило ночью на горе 

-причиной задержания стало подозрение в нелегальном изготовлении и попытке сбыта подзорной трубы с запрещенной на территории РФ конфигурацией линз, внесенной в Список I

в шереметьевской кафешке играет People Are Strange - самолет называется "Бальмонт" - скоро подойдет стюардесса и спросит, какие психоактивные вещества я предпочитаю в это время суток - что может заинтересовать меня на взлете, а что на посадке - а еще раньше девушка на паспортном контроле сказала, что она меня где-то уже видела - наверное, на платоновском семинаре или на фестивале Solar Sisto в районе Гудельной поляны