Однажды, классе в седьмом, учительница по литературе, доведенная учеником, который представлял собой низовое звено районного криминального сообщества, крикнула ему:

- Такие, как вы, потом родину продадут!

На что юный урка обиделся и ответствовал так:

- Это отличники будут родину продавать, а не мы!

Несколько лет назад мне рассказали, что сей ученик стал следователем и работает в полиции.

Для одних – почитателей премодерна, носителей контрмодернисткого сознания – постмодерн и постмодернизм представляют собой просто очередную фазу деградации человечества, его «апостасии», отступничества от древних благочествивых установлений; причем эта фаза для них намного более отвратительна, чем модернизм, поскольку в эпоху постмодерна начали деконструироваться ранее скрытые или недоступные подпорки репрессивного «традиционного» порядка, до которых не дотянулся (а некоторые, возможно, даже укрепил) модерн.

Для других – сознательно или бессознательно предполагавших, что проект Просвещения в целом победил и не предполагает дальнейших качественных изменений, а впереди человечество ждет лишь только количественный прогресс – эпоха постмодерна воспринимается как катастрофа, предательство идеалов проекта Просвещения, совершенное частью интеллектуалов, как утрата «современностью» некой особой модерн-благодати – и после этой утраты современность потеряла также само свое имя, потеряла право называться «современностью».

Термины «постмодерн» и «постмодернизм» мне представляются исполненными некоей беспомощности и ужаса, охватившего интеллектуала-гуманитария перед лицом стремительно совершающихся социокультурных трансформаций. Парадоксальность буквального смысла слова «постмодерн» – «после-современность» – намекает на некую катастрофу, разрушившую привычный мир. Словно миры университетских кампусов заполонили орды кочевников – недаром именно относимые к постмодернистам Делез и Гваттари вводят термин «номадология» и призывают эру нового нерепрессивного трайбализма.