Текст был написан для конференции "Философские проблемы биологии и медицины" во второй половине нулевых годов.
Фундаментальная этическая проблема биологии – противоборство внутри этой науки двух тенденций, «освобождающей биологии» и «манипулятивной биологии».
Эти тенденции проявляют себя во всех сферах научного знания, но именно биология на данный момент является крайне значимым плацдармом этой борьбы, хотя ее основной фронт пролегает сегодня в области наук о человеке и человеческом обществе.
Утилитарно-детерминистская бэконианская наука открыто декларировала свой манипулятивный характер. Объект исследования интересовал ее адептов лишь как инструмент для достижения той или иной практической цели. И целью этой было усиление могущества группы в ущерб целому. В лучшем случае, таргет-группой маркетинговой кампании бэконианцев оказывалось человечество, которое в результате проекта должно было получить те или иные блага – блага вполне утилитарные. Подлинным же потребителем этих благ неизбежно оказывается та или иная группа, существенно более узкая – более или менее узкий круг властной элиты и ее клиентуры.
Качество, первоочередным образом характеризующее манипулятивную науку – отрицание (скрытое или явное) категорического императива, не позволяющего рассматривать объект исследования как средство для достижения целей, чуждых или даже враждебных целям объекта. Конечно, Кант имел в виду прежде всего человека, но мы сегодня вправе расширить круг применения категорического императива до пределов всего универсума и всех существ, в нем пребывающих.
Даже математика – основа контовской иерархии наук – может быть рассмотрена в свете данной дихотомии. Например, чисто умозрительно можно задаться вопросом о совершенствовании или деградации чисел натурального ряда – равно как и других математических объектов.
Однако этому участку фронта еще далеко до того, чтобы стать местом сражения. В современности на нем действуют лишь разведгруппы неопифагорейцев и им подобных.
Настолько же маргинально положение защитников «освобождающей науки» в областях физики и химии. Собственные интересы, цели и сущность элементарных частиц исследователей интересуют в минимальной степени. Манипулятивный мейнстрим в этих областях научного сообщества эпохи модерна властвует практически безраздельно, не желая допускать даже самой постановки подобных этических вопросов – желают ли подопытные частицы в адронном коллайдере принимать участие в эксперименте, фатальным образом изменяющем их судьбу.
Ключевым для «освобождающей науки» является допущение существования «внутренней», субъективной реальности исследуемого объекта, существующей для самого этого объекта - сознания или его эквивалента. Это допущение в свете категорического императива предполагает, что объект исследования (как он существует сам для себя) должен стать главной целью исследования – и в лучшем случае во вторую очередь должен исследоваться в качестве средства для достижения сторонних по отношению к объекту целей. И эта вторая очередь может воспоследовать лишь тогда, когда исследователь не обнаружил «возражений» объекта, причем этически корректно предполагать для объекта именно «презумпцию возражения». Такова этическая максима, как она мне видится – как бы она ни была далека от дискурса современного «естественнонаучного» мэйнстрима.
Обращусь к «наукам о человеке», чтобы затем перейти к биологии. Психология и социология достаточно четко разделяются по рассматриваемому критерию. Одни стратегии подразумевают освобождение человека, интеграцию его сознания и человеческой культуры в целом. Другие же направлены на совершенствование искусства манипулирования человеком и социумом, в конечном итоге – на сужение числа степеней их свободы, к усугублению творческой ущербности – вплоть до состояния пресловутого винтика в контролируемом социальном механизме.
Область же биологии находится в положении участка фронта, только становящегося сценой активных боевых действий.
Высшие животные достаточно недвусмысленно выдают исследователю практически не допускающую иных интерпретаций информацию о своем нежелании принимать участие в экспериментах, которые приводят их организм к летальному исходу или же, шире, к нежелательным для них переживаниям. Некоторые же виды животных имеют настолько развитую нервную систему и деятельность, что возникает вопрос об их «равном» или даже «превосходящем» по отношению к «homo sapiens» положению – причем по параметрам, которые дискурс естественной науки модерна полагает высшими. Это привело, в частности, к тому, что такой этически ориентированный исследователь-дельфинолог, как Джон Лилли, выпустил на волю группу подопытных дельфинов, заявив, что дельфинологические изыскания для него в дальнейшем будут возможны только как добровольное с обеих сторон сотрудничество человека и дельфина. И это при том, что само «нижестоящее» по ряду параметров положение существа не дает принципиального этического права эксплуатировать его существу «вышестоящему» - напротив, налагает долженствование помощи.
Концептуально важна в данном контексте метафизическая проблема понимания «Другого». Она упирается в две фундаментальные антиномии – «солипсическую» (понимание невозможно либо возможно всепонимание в пределах/беспредельности единого универсального сознания) и классическую кантовскую антиномию свободы/детерминизма. Декарт предпочитал исходить из детерминистской установки, интерпретируя болезненные реакции подвергаемых им вивисекции существ как автоматические реакции механизма. Но продолжение этого нарратива привело в теории к появлению трактата Ламетри «Человек-машина», а на практике – к попытке воплотить в жизнь тоталитарные антиутопии, в пределах которых индивидуальные переживания имеют ценность только в контексте их осмысления высшими властными инстанциями в лице слившихся с властью в одно целое экспертных научных советов.
Таким образом, даже принимая во внимание всю сложность ситуации, в которой находится современное человечество и, в частности, научное сообщество, этический вектор прочерчен от науки манипуляции к науке освобождения. При всем обилии неизвестных нам факторов следование категорическому этическому императиву предполагает трансформацию биологии в направлении от утилитаристской вивисекции к взаимоосвобождающей медицине – пониманию того, что на пути освобождения находится как экспериментатор, так и подопытный. И подопытный этот – не «экземпляр» и не «живой материал», но субъект, «сын божий» и наш брат, сознательное существо. И это существо нуждается в медицинской помощи – и, возможно, способно помочь и нам без неприемлемых с его стороны (и под его углом зрения) жертв. И само слово «медицина» тут может служить синонимом «науки освобождения» во всех смыслах, которые человек способен вложить в это слово – «освобождение».
