Дмитрий Ахтырский: Табу и бюрократия - вещи, имеющие немало точек соприкосновения. Табу - один из основных продуктов, производимых бюрократией, а табуирование - одна из основных форм бюрократической деятельности. Высшая форма бюрократического псевдосовершенства - карго-культ, чистая симуляция реального процесса. Вместе с табу неизменно появляются и ритуалы - бюрократия способна к неограниченной ритуализации реальности. "Не положено". "Предписание". "Инструкция".
Бюрократия - следствие несовершенства мира, недореализованности в человеке творческого начала. Она - продукт механизации, алгоритмизации, объективации мирового творческого процесса, формирующийся в зоне уменьшения степеней творческой свободы. Как и другие явления такого рода - к примеру, "службы безопасности" - бюрократия способна неограниченно разрастаться, паразитируя на общественном организме и пожирая его творческую энергию.
Фёдор Синельников: "Я волком бы выгрыз бюрократизм..." Постоянная критика бюрократизма в СССР была связана с милленаристскими утопическими ожиданиями коммунизма. При этом чем больше было борьбы, тем больше было и бюрократизма. Утопия и антиутопия. Одно в очередной раз порождало другое.
Бюрократия - это и препятствие для осуществления "царства божия" - коммунизма, и условие поддержания "здесь и сейчас" той системы, которая якобы должна обеспечить его торжество в будущем. Бюрократ в советском фольклоре - человек, одновременно и комичный, и вредный. "Бездушный", но при этом его нужно не уничтожить, а перевоспитать - как социально близкого уголовника.
Бюрократ существует в советском мифе на самом нижнем уровне иерархии. В высших слоях советской властной пирамиды не может быть бюрократа. Могут быть уже только тайные враги или "верные ленинцы". Да и враги такого рода как мифологема фактически существуют только при Сталине.
Д.А. И это при том, что на вершине партийной иерархии - "секретарь". В большевистском обществе, полном табу, ритуалов, лжи и умолчаний, слово "секретарь" отсылало к слову "секрет", указывало на тайну, хранимую партией и правительством.
Поскольку умом Россию не понять - в ней все одна сплошная тайна. И государство, таинственное в таинственной для него самого стране, может всю эту тайну счесть своей, государственной.
"Вся реальность России во всех ее аспектах - государственная тайна". Хорошая фраза для свода основных понятий блатного государства. А вот еще: "Политическая открытость чужда русскому национальному характеру". Или российскому. "Государство имеет сакральную, а потому с необходимостью таинственную природу".
Интересно, Дугин такого еще не писал?
Ф.С. Но секретарь, находящийся на вершине партийной иерархии - секретарь генеральный, исключительный в своей генеральности и не попадающий под критику. Бюрократ же советского мифа - это универсальный громоотвод режима. Это тот официально утвержденный "мальчик для битья", который блокрирует возможность переключения внимания на сущность режима, репрезентированную его "генеральным секретарем" и политБЮРО. Любопытно, что никому в СССР не приходило в голову именовать власть полит-БЮРО - "бюрократией".
Д.А. Да, советский режим как бы (как всегда, с большой долей симуляции) предоставлял возможность - символическую возможность - обратиться мимо бюрократа к другому бюрократу, высшему, который уже не не совсем бюрократ, тем в меньшей степени бюрократ, чем ближе он по лестнице к "генеральному". По сути, мы имеем новую мифологизацию структурной мифологической, в одну из предшествовавших эпох манифестировавшуюся как "царь", "бояре" и "народ". В силу симулятивного аспекта режима этой возможности - обращения к высшему начальнику через голову низшего - на деле практически нет, если только под низшим бюрократом не качается кресло, и высший бюрократ не ищет повода это кресло окончательно вышибить. Тогда доносы будут использованы. А в обычной ситуации - "кто мне писал на службу жалобы - не ты - да я же их читал".
Ф.С. Причем мифологема возможности обратиться к высшему бюрократу существовала в двух вариантах: либо "бюрократическом", что обесценивало во многом сам миф о добром секретаре (от горкома до генерального), либо в непосредственном - как в советских кинофильмах, где "правильные" должностные лица появляются как "боги из машины" (все той же бюрократической) и все налаживают.
В слове "политбюро" "бюро" как бы сублимируется через свою политическую компоненту. Политика - это построение коммунизма и связанные с этим высокие акты, а бюрократ - это повседневность настоящего, которое только унавозит будущее. Поэтому бюрократа можно критиковать,но необходимо простить, ведь он не может изменить генеральную линию партии. Ведь даже сталинский террор после 1956 г. не рассматривался как процесс, повредивший концептуально строительству коммунизма.
Представитель карательных структур никак не мог быть определен как бюрократ - даже в либеральные брежневские времена. Представитель исполкома или "крепкий хозяйственник" - такие типы вполне могли выступать в роли бюрократа. Но военный - бюрократ? Чекист - бюрократ? Даже партийный чиновник низшего звена мог оказаться в спектакле или фильме бюрократом, но только не военный или чекист. Власть бюро оказывалась немилитаризованной. Здесь, кстати, интересно обнаружение преклонения перед всем военным, являющегося важной чертой российского мифопространства.
Бюрократия действительно предельно симулятивна. Если,например, строитель строит, врач лечит, военный стоит на страже и так далее, то бюрократ оказывается представителем непроизводственной сферы, что-то вроде продавца или парикмахера. Советский миф вообще игнорировал экономическую значимость сферы услуг.
Если в демократических странах бюрократ легитимируется через систему выборов, то в советской системе де-факто он легитимировался участием в организации построения коммунизма. И тут тоже обнаруживалась какая-то подмена. Ведь при правильном высшем политическом руководстве построение коммунизма становилось неизбежным. И бюрократ оказывался всего лишь элементом передаточного механизма на низовом уровне. Собственно с этого уровня и начиналась пробуксовка всей системы - для "рядовых труженников". Причем бюрократ в мифе - это ни в коем случае не взяточник. Он не нарушает закон, он лишь не видит за законом человека.
Коммунисты все время оказывались в сложной ситуации. Им нужно было говорить о стальных законах истории и детерминации, но при этом марксизм позиционировал себя как гипер-гуманистическую в нейтральном смысле этого слова систему: "все во благо человека, все во имя человека". Человека - вот этого конкретного, приходящего к бюрократу за улучшением "жилплощади" (слово-то какое мясное - площадь жил).
Интересно было бы проследить, как бюрократ исчезает из пост-советского мифа и мира. И почему он исчезает. Ведь все проблемы актуализируются - киллеры, коррупционеры, бандиты, а бюрократ - исчезает.
Д.А. Зато теперь есть "евробюрократия". А в России бюрократ стал частью криминальной системы - а это уже не бюрократ.
Ф.С. То есть бюрократ как феномен растворился вместе с мечтой о коммунизме. А в Европе он остался - именно потому, что имплицитно они строют "светлое будущее".
Д.А. При рыцарях не было бюрократов. Бюрократ появляется при абсолютизме.
Ф.С. При абсолютизме - совершенно точно. Об этом ван Кревельд писал. В коллективном сознании происходит отчуждение личности правителя от государства. Пустоту этого отчуждения и заполняет бюрократ. Пустоту во всех смыслах - не только в мировоззренческом, но и в административном. Чем сложнее политическая жизнь, тем больше должно быть бюрократов. И здесь опять была загвоздка у коммунистов. Ведь они должны были создать мир "святой простоты".
Д.А. Подчеркну в итоге еще раз, что усложнение социальной жизни коррелирует с развитием бюрократии не директивно и детерминированно. Бюрократия заполняет "серые зоны" в социуме, не озаренные лучами творческого начала. Появляется как чистая функция, отчуждение, объективация. Как одновременно проявление нарушения кантовского категорического императива ("человек должен восприниматься в первую очередь как цель деятельности, а не как ее средство") - и одновременно как компенсация, как заполнение вакуума, образующегося именно в тех местах социального пространства, в которых категорический императив забывается. И именно в той степени, в которой он забывается.
