Смена эпох как перепросмотр

Одно из любимых развлечений мыслящего человечества - делить исторический процесс на эпохи и придумывать этим эпохам названия. В эпоху, самоназвавшуюся эпохой Просвещения, придумали деление на "дневний мир", "средневековье" и "новое время".

И вот тут-то начились сложности. Примерно как у физиков в том же XVIII веке, когда они не только присвоили имя натурфилософов-досократиков, решив, что вот именно они-то - и никто другой - исследуют самую что ни на есть природу вещей - а потом открыли, что вещество состоит из таких маленьких невидимых фигней - и назвали эти фигни "атомами", то бишь "неделимыми" в переводе с эллинской мовы. Потом быстро выяснилось, что атомы тоже делятся - поторопились, и вышло очень смешно. Как всегда бывает смешно, когда человек воображает себя на вершине горы, выше которой нет, обозревает оттуда реальность и говорит "я познал тебя до конца".

Так произошло и с классификацией эпох. Итак, мы живем в "новое время". Но затем наступает время "новейшее". А потом? "сверхновое"? "гиперновое"? "метановое"? Метановое - это да, подходящее словечко для момента истории планеты, когда один из видов углеродной формы жизни приторчал на углеводородах, да так, что у всей планеты то ли овердоз, то ли отхода.

А иначе это новое время назвали модерном. Или так - с большой буквы - Модерном - дабы от архитектурного стиля отличать. Modernity. Современность. С XVII века началась, когда Фрэнсис Бэкон назвал древних философов детьми, сочинявшими сказки, золотой век переместился из прошлого в будущего и современность стала восприниматься все большим количеством людей как самая лучшая, самая развитая, фронтирная эпоха, в которой тосковать и ностальгировать следует по будущему, поскольку "жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе - но, впрочем, наука же всесильна - вон, целый часовой механизм сварганили, так что и победа над смертью не за горами.

Шел модерн, шел, и вдруг кто-то заподозрил, что это уже не совсем модерн, а что-то иное. Сначала полевропы полезло в какую-то дикую никогда не существовавшую в реальности архаику, от которой за версту разило новейшими тенденциями и веяниями самой что ни на есть современности. А потом как рванули вперед и вверх, что сами понятия "вперед" и "вверх" подверглись деконструкции - и наступила новая эпоха.

Новую эпоху назвали эпохой постмодерна. Многим она не нравилась - странная вещь, "постсовременность" - это как? это уже не современность? А если современней современности быть нельзя, то это ж деградация, это ж мракобесие берет реванш?

А дальше, как в анекдоте, пошли черепахи-черепахи-черепахи.

Мессианские ожидания смешались с предчувствием тотального чернобыля - и на поверхность повыскакивали грибочки новых имен для предвкушаемой эпохи - "трансмодерн", "метамодерн".

И стала современность центром вращения эпох - или центром отрезка без концов. Премодерн, модерн, контрмодерн, постмодерн, метамодерн, трансмодерн. люди поворачиваются друг к другу, звонят по телефону, звонят даже и в редакции СМИ, пишут в Спортлото - что это все такое, что все это значит, чем отличается одно от другого?

Можно долго рассуждать о тонких и грубых различиях модерна, постмодерна и транс(мета)модерна - описывать качания маятников истории, вводить диалектическую борьбу противоположностей, горевать о предательстве.

Кстати, модернистские враги постмодерна вдруг обнаружили себя по одну сторону с традиционалистами, золотой век-то вдруг у них тоже оказался в прошлом, откуда возвушаются благородные фигуры героев древнего модерна - Ньютон и другие, и отцы-основатели Соединенных Штатов, выбитые в скале, как статуи Будды в Афганистане, уничтоженные талибами.

Но если посмотреть еще глубже, то можно обнаружить единый лейтмотив у каждой из упомянутых выше эпох. Причем продолжить их ряд и в прошлое.

Сначала было осевое время, как его назвал Ясперс. Время отказа передовой части человечества от прежней родо-племенной мифологической картины мира. Время тотального сомнения и перепросмотра всего багажа. Время размышлений и медитаций "с нуля".

А далее каждая новая эпоха начинается с такого перепросмотра, с кризиса доверия существующему "знанию", с "огня по штабам", с разбора менталолома, недоразобранного прежними ниспровергателями и новых куч, нагроможденных в процессе разбора старых.

Регулярное проведение процедуры тотального сомнения - глубокого, насколько возможно, потому что многие вещи остаются за кулисами, у водолаза шланга не хватило на дальнейший спуск - это естественная часть процесса познания. Модерн, кстати, начался с вовсе не мыслившего себя прогрессивным перепросмотра - протестантского, с самой что ни на есть консервативной революции, ваххабитской такой - но перепросмотр в итоге развернулся куда шире - и ни о какой архаизации говорить в итоге не пришлось.

Существует только Модерн - только современность - только здесь и сейчас. По чему бы люди не тосковали - по будущему или по прошлому, от каких бы не страдали от многих и лютых воспоминаний и предприятий (в переводе на современный - предчувствий). Или, если угодно, только Постмодерн - поскольку "здесь и сейчас" нерефлексивно, а осмысливаем мы "уже-прошедшее". Большой Взрыв - Модерн, а планковское удаление от этого момента - уже Постмодерн.

Модерн - это поезд, а в названиях эпох это слово начинает обозначать станцию, которая маячила вдали, потом мы вышли погулять на перрон, а потом поехали куда-то дальше.

Если принять за суть Модерна сомнение и перепросмотр - то, наверное, стоило бы вводить другие слова для названия каждой новой эпохи, а то подходящие приставки закончатся. Греческие переберем, латинские - впрочем, языков много, постмодерн уравнял их, а мы все по старинке, к эллинам да римлянам. Иначе современность так и останется в XVII веке, а свет будет светить из XVIII.

Создание - поддержание - разрушение, старая индийская триада. Научная революция - "нормальная наука" - застой и кризис - новая научная революция.

Посмотрите - постмодерн начался не с Пелевина и даже не с Лиотара, Фуко и Делеза. Он начался с Лобачевского и Римана, в середине XIX века создавших альтернативные геометрии. А то и с немецких романтиков, с которых, можно сказать, началась эволюция и историческое мышление. А модерн остался там, в эпохе париков.

И те, кто остается в парике, кричит - ей, вы куда? там пропасть! вы говорите полную чушь! льете воду на мельницу мракобесов! в нашей юности трава была зеленее! девушки были современнее! молодежь распустилась и не слушает старших!

А это просто очередной перепросмотр. И снова асфальтовый каток и нигилизм, и переоценка ценностей, и сбарсывание с пароходов, и всякой твари по паре, и новые проекты.

Но это не возврат на круги своя. Круги никогда не входят дважды в одну реку. Возлюбленная всегда вечно юна. Реальность всегда абсолютно новая, хотя в ней можно разглядеть все ее лики. Но и прошлые ее лики, если в них всмотреться, окажутся абсолютно новыми.

Романтики, символисты и революции

Вполне можно провести параллель между восторгающимися французской революцией немецкими романтиками - и русскими символистами с их тягой к революции. Ходили слухи, что Шеллинг перевел на немецкий Марсельезу. Гегель и на склоне лет называл французскую революцию "великолепным восходом солнца". Фихте желал стать французским гражданином. Андрей Белый надеялся донести свое видение большевикам, используя их же дискурс. Блок слушал музыку революции. Гиппиус и Мережковский были в восторге от Февраля. Потом, конечно, можно было и Сталина полюблять, и Наполеона, и в евразийцы, и в нацисты. Нацизм немецкому романтизму и впаяли. Почему-то именно ему, а не французским, к примеру, расовым теориям.

Эмпатия как этический принцип

Эмпатию возможно рассматривать не просто как психическое состояние, но как этический принцип, как волю к эмпатии, как установку на эмпатию, как веру в эмпатию. В таком смысле эмпатия становится собой только при наличии стремления к ней как к благу.

В таком случае при наличии обратной установки эмпатию могут не вызвать даже медикаментозные эмпатогены - а, напротив, вызвать эффект антиэмпатии. Причем такой подход может быть вызван не этическим негативизмом, а ощущением недолжности испытывания эмпатии по отношению к тому, что не должно находиться в эмпатическом поле, установкой недолжности терпимости к тому, что воспринимается (оценивается) как зло, которое в эмпатическом поле, как представляется такому пуристу, может не преобразиться в добро, а расцвести сотней цветов зла.

Описанную в первом абзаце сознательную эмпатию можно, вероятно, мыслить как эллинскую любовь-агапэ - как сияние, излучаемое любящим во все стороны. "Солнце, посылающее свои лучи и праведным, и неправедным". "Любая весть изначально благая - просто ты к этому еще не привык".

Адекватный детерминист воспринимает свой детерминизм как исходную предустановку, не более - а потому не выдает ее за общеобязательное самоочевидное или доказанное положение, но находится в постоянной дискуссии с агностиками, апофатиками, с антидетерминистами всех мастей. Только в таком положении он может попробовать выстроить свой детерминизм на чем-то, более напоминающем камень, чем песок. То же касается любого объективиста. Увы, многие объективисты воспринимают оппозицию в качестве пятой колонны - подготавливающей блицкриг вермахта мракобесия.

Социальный мультиверс

Можно пытаться мыслить об обществе, как о чем-то органическом, можно как о совокупности индивидов - и в том, и в другом случае общество предстанет как некое целое, и не так важно, что оно - волчья сыть, травяной мешок-организм или мешок с котом, шилом и прочими отдельными предметами-индивидами. В обоих случаях мыслитель-социолог (социософ, соционом и т.д.) выводит себя из общества в некое внесоциальное мыслепространство. И это при том, что он сам предварительно и конструирует для себя этот социум, а затем начинает изучать неизвестно что сквозь призму своей предваряющей конструкции.

На мой взгляд, корректнее мыслить социум по аналогии с мультиверсом. Социум в целом можно было бы мыслить в том случае, если бы все элементы социума мыслили его одновременно, находясь в полном транспарентном контакте между собой. Впрочем, и в этом случае социальное может ускользнуть.

Социум апофатичен - как, впрочем, и любое нечто в своем пределе.

Я мыслю свой собственный социум. Социумов, таким образом, не менее, чем сознаний, мыслящих о социуме. На деле же более, поскольку я могу мыслить о социуме множеством способов.

Таким образом, мысль о социальном - социология (социософия) - скорее является творческим процессом, конструированием, социургией. Она всегда - не панорама, видимая извне, а луч, освещающий окружающее пространство изнутри пространства. Может быть, такой принцип можно назвать той самой имманенцией Делеза и Гваттари? Впрочем, это неважно.

Так или иначе - и это касается не только социального - собеседникам, возможно, стоит общаться друг с другом, имея в качестве презумпции допущение, что собеседники находятся в различных туннелях реальности. Такое допущение являлось бы уважительным фоном дискуссии - своего рода разговор из разных вселенных. Нахождение же моментов интерсубъективного согласия означало бы наведение мостов между этими вселенными - и исключало бы навязывание путем апелляции к т.н. очевидности или т.н. объективности.

Если выразиться иначе - социальное представляет собой интерсубъективную множественность. Это своего рода лейбницева социальность или социальность Хуаянь - применим образ гирлянды, в каждом камне которого по-своему отражаются все остальные. Только сознание, которое вышло (находится) на уровень "бог все во всем", могло бы осознавать такую социальность во всей полноте. Иначе же может существовать неопределенное множество моделей, которые не имеют права навязывать себя в качестве выделенных, избранных, приоритетных, принуждающих к принятию.