Но вернемся непосредственно к “парадоксу Ферми” - напомню, фермианская позиция состоит в том, что наша цивилизация, скорее всего, одинока в нашей галактике, поскольку другие цивилизации никак не дают нам о себе знать. Следует заметить, что Ферми имел в виду только технологические цивилизации - что часто упускается из виду. Однако технологическая цивилизация может быть только одним из неопределенного множества возможных вариантов развития разумной жизни. Добавлю - технологическая цивилизация земного типа, поскольку могут существовать цивилизации, имеющие технологии, принципиально отличающиеся от земных.
Самым остроумным способом ответа на вопрос Ферми является чисто эпистемологический аргумент - “распознавание образа невозможно без обучения”. То есть без специального процесса обучения, который бы мы могли пройти под патронажем представителей внеземной цивилизации, мы просто не способны заметить их сигналы именно в качестве сообщения от разумного существа. Даже обнаружив такие сигналы, мы будем не в состоянии отличить их от “природных” объектов - а скорее всего, даже не сможем эти сигналы адекватным образом отделить от остального потока космической информации.
Основной массив иных аргументов обвиняет скептиков в многочисленных формах шовинизма. Углеродные шовинисты предполагают, что разум может возникать только на основе углеродных соединений. Молекулярные шовинисты - что разумное существо никак не сможет обойтись без молекярного устройства своего организма. Но предположения шовинистов тоже имеют чисто вероятностный статус. В глазах углеродного шовиниста его шовинизм оправдан самим фактом его собственного существования - поскольку с не-углеродной жизнью он не сталкивался. Но на этом основании еще в начале XV века можно было отрицать и существование американского континента - с ним тоже европейцы до той поры не сталкивались. Колумб же, даже и столкнувшись с Америкой, не счел ее иным континентом - поэтому, наверное, Колумбией назвали только одну из американских стран, континент же получил имя более догадливого Веспуччи.
Что же касается разумной жизни - то она вовсе не обязана иметь углеродную или молекулярную телесность. Ее “телесность” может быть полевой и волновой, нейтринной или любой иной, состоящей из неведомых нам структур. Она может быть какой угодно. Она может вообще не иметь телесности в привычном нам понимании этого слова - а иметь, к примеру, чисто информационную или еще более утонченную природу. Впрочем, некоторые построения современной науки считают материю формой энергии, а энергию - формой информации. В связи с этим предположение существования чисто информационных форм разумной жизни может шокировать разве что настоящего шовиниста или человека, не знакомого с наукой последнего столетия.
Разумные формы жизни никому не обязаны ни стремиться к экспансии, ни рваться контактировать, ни искать новые источники энергии. Они могут вообще не быть потребителями энергии. Как мне представляется, о разумности прежде всего свидетельствовало бы умение не потреблять энергию, а быть ее источником и дарителем. А пока мы таковыми не стали, о нашей разумности можно говорить только в весьма ограниченном смысле.
Технологии же могут быть столь же разнообразны, как “телесность” - к технологиям в полной мере относится то, что выше говорилось о сигналах. Мы можем быть просто не в состоянии выделить технологическую разработку иного разума из окружающего нас мира. Возможно, что технологический путь развития является исключением или первобытной стадией развития цивилизаций. Мейнстримом Вселенной может быть прохождение через “технологическую сингулярность” - тогда космос может быть полон даосов, “путешествующих с ветром” (в данном случае, звездным). Возможно, все явления природы, которые мы наблюдаем, являются носителем и материалом для проявления тех или иных форм сознательной жизни.
Но позиция мейнстрима современной науки такова, что НИКАКОЙ сигнал гарантированно не может быть однозначно и доказательно интерпретирован как “разумная посылка” - а потому разумность “отправителя” будет отсечена “бритвой Оккама” и прочими парикмахерскими инструментами.
Сама наша способность открывать закономерности и тенденции в познаваемой нами реальности, казалось бы, свидетельствует о разумности самого космоса или его строителя/строителей. Таково, кстати, было одно из схоластических средневековых доказательств бытия Бога. Однако, как показал Кант, разумность реальности может быть лишь следствием наложения на нее матрицы нашей собственной разумности.
Поэтому скептик примет только самый доходчивый сигнал - от явившихся нам во плоти подобных нам существ, говорящих на языке, подобном нашему. Принцип Декарта все еще остается для научного сообщества в силе - если существо не говорит с нами на нашем языке, то оно не обладает разумом. Этот принцип фактически уничтожил своей изящной шуткой Марк Твен устами негра Джима, допытывавшегося у Гека Финна, почему француз не говорит по-человечески. Но шутки - оружие весьма избирательное и медленно действующее, позволяющее объекту после его уничтожения продолжать существовать почти что как ни в чем не бывало довольно продолжительное время.
Но сколько ни маши “бритвой Оккама” - ей всегда будет противостоять столь же универсальное средство для проращивания волос. Оно называется “ненулевая вероятность”. Идея иных форм разумной жизни по существу оказывается рядоположной идее Бога. Согласно этой идее, божество живо и разумно - следовательно, является именно разумной жизнью, только абсолютной и полностью свободной, а не ограниченной. Поэтому вполне логично, что отрицающие бытие такого абсолютного существа отрицают часто также и существование внеземных развитых цивилизаций.
В культуре Нового времени часто можно наблюдать забавное противоречие. То, что отрицается на онтологическом уровне - признается и принимается на уровне социальном. Таков, к примеру, принцип свободы. Сходным образом обстоит дело и с “бритвой Оккама”. Отсечение лишнего весьма напоминает принцип Омара (“все книги, кроме Корана, желательно уничтожить”). Это принцип тоталитарного режима, в котором запрещено все, что не разрешено. Однако в западном обществе принят иной, обратный принцип - “разрешено все то, что не запрещено”. Последовательным выглядело бы распространение этого принципа и на познавательную сферу - и нетрудно заметить, что подобный эпистемологический принцип диаметрально противоположен оккамовской бритве. Допускаю, что весьма перспективным выглядело бы антиномическое использование одновременно или последовательно обоих протиивоположных подходов.
А обойти негативную интерпретацию парадокса Ферми можно и вот таким ходом. Достаточно предположить существование в реальности некоей сверхцивилизации, которая по неким причинам изолирует людей Земли от других цивилизаций, выставляя заслоны на пути сигналов, могущих дойти от одной неразвитой цивилизации к другой.
“Если нельзя, но очень хочется, то можно”. Любой хакер знает, что ограничение (“защиту”) можно обойти множеством способов. На любой великий китайский файрволл найдется сотня способов обойти, подкопаться или перелезть его. Так же обстоит дело и с эпистемологическими “запретами”.
Ученые часто говорят, что пока не доказано “да”, должно господствовать “нет”. Их позиция понятна - они защищаются от шквала гипотез, предположений о возможном, об имеющем “ненулевую вероятность”. Они хотят закрыть систему, чтобы в ней спокойно работать, хотя сами отдают себе отчет, что закрытых систем не существует. Это защита от страха перед миром эпистемологического “да” - а именно таков наш мир со сторого логической точки зрения. Пока стопроцентно не доказано, что “нет” - есть вероятность, что “да”, что “есть”. Вероятностный же принцип квантовой механики онтологизирует мир вероятностей. Вероятностное существование - это, можно сказать, одна из форм существования. Это своего рода презумпция невиновности. Пока не доказано, что чего-то не существует - мы можем допускать его существование (хотя и не можем на этом основании требовать обязательного финансирования наших проектов, связанных с допущением этого существования). Докинз в его претензиях следует не строгой логике, но “линии партии”. Да, реалии существуют - хотя и вероятностным образом для нас - пока не доказано обратного (хотя существование и несуществование вообще не находится в компетенции “доказательств”, а потому возможно все). Другое дело, что мы не вправе настаивать на универсальности, общеобязательности этих существований и требовать от окружающих послушания нам в деле их признания или не признания и прочих вещах. Конечно, такой способ поведения в человечестве весьма распространен - но это не повод допускать неосознанные логические ошибки или сознательные подтасовки.
Наконец, на эпистемологию "вероятностного ДА" работает популярный ныне метод “мысленных экспериментов”. К примеру, “взбесившуюся вагонетку” бритва Оккама должна была бы отсечь - поскольку никто такую вагонетку никогда не видел и не находился в такой ситуации. А если находился - то это уже не “мысленный эксперимент”. Такие эксперименты оперируют как раз с возможным и вероятным.
Закончу же я эту часть своих размышлений цитатами из "Жука в муравейнике" братьев Стругацких и из "Случаев" Хармса:
"Для учёных все ясно: не изобретай лишних сущностей без самой крайней необходимости. Но мы-то с тобой не учёные. Ошибка учёного — это, в конечном счете, его личное дело. А мы ошибаться не должны. Нам разрешается прослыть невеждами, мистиками, суеверными дураками. Нам одного не простят: если мы недооценили опасность. И если в нашем доме вдруг завоняло серой, мы просто не имеем права пускаться в рассуждения о молекулярных флуктуациях — мы обязаны предположить, что где-то рядом объявился чёрт с рогами, и принять соответствующие меры, вплоть до организации производства святой воды в промышленных масштабах. И слава богу, если окажется, что это была всего лишь флуктуация, и над нами будет хохотать весь мировой совет и все школяры впридачу…"
Итак, бритва Оккама ломается, когда от чисто умозрительных отвлеченных схоластических расуждений мы переходим к экзистенциальной реальности. Реальности любви, страха, контакта. Реальности страны чудес, в которой сколько угодно можно пытаться отрицать существование Чеширского Кота или Синей Гусеницы.
"Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и видит: на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.
Семен Семенович, сняв очки, видит, что на сосне никто не сидит.
Семен Семенович, надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.
Семен Семенович, сняв очки, опять видит, что на сосне никто не сидит.
Семен Семенович, опять надев очки, смотрит на сосну и опять видит, что на сосне сидит мужик и показывает ему кулак.
Семен Семенович не желает верить в это явление и считает его оптическим обманом".
