Человек любит пребывать в восторге перед собственными изобретениями. Они кажутся ему неким пределом сложности. Вот изобрели к XVII веку часовой механизм. И этот механизм произвел на людей - в том числе и на значительную часть интеллектуальной элиты того времени - такое мощное впечатление, что появилась новая модель мира.
Эта модель получила название "механицизм". Человек не может познавать мир, если не будет использовать модель-метафору, которая позволяет ему делать следующий познавательный ход. "Мир - это большой часовой механизм". Такую метафору начали использовать ученые Нового времени. Или просто - мир есть механизм.
Функционирование механизмов, которые человек придумал, очень хорошо описывалось математическими формулами. Математика со времен Пифагора считалась царицей наук. Движение светил тоже описывалось хорошо, науку о нем даже именовали "небесной механикой". Была предложена программа исследований, согласно которой мир и его отдельные объекты должны быть исследованы тем же методом, которым мы исследуем механизм, принцип работы которого нам пока неизвестен.
И тут начались проблемы. Дело в том, что механизм имеет ряд существенных черт. Он не живой. Он именно такой, каким мы его сделали. И именно поэтому полностью прозрачен для нашего рассудка. Потому что он и есть материализованный рассудок. Воплощенная формула.
Во-вторых, механизм, именно потому, что он не живой, - не способен к развитию.
В-третьих, механизм имеет предел сложности. Он состоит из отдельных деталей. А дальше начинается простой материал, который уже не есть сам механизм, но природа. Природные же объекты не имеют видимого для нашего ума предела сложности. Кант утверждал, что на этот вопрос наука никогда не сможет дать ответа - состоит ли мир из простых частей или мир бесконечно сложен по своему строению вглубь вещества. Это одна из кантовских антиномий.
В-четвертых, у механизма очевидным образом нет сознания. Но мы не можем сказать того же ни об одном внешнем по отношению к нам объекте. Механизм полностью зависим от нас и условий его работы. Любой же объект, который не сделан человеком, может иметь сознание - во всяком случае, у нас нет оснований утверждать обратное. Он может быть свободным существом, а не полностью обусловленным "законами природы".
В-пятых. Механизм можно разобрать на части и собрать вновь. Он состоит из своих частей. Он - сумма своих частей. Организм же не таков. Организм невозможно разобрать. А если попробовать - то он перестанет существовать, перестанет жить. И обратно его собрать невозможно. Таким образом, организм есть нечто целое, нечто большее, чем сумма его частей.
И у первых же знаменитых философов-механицистов Нового времени оказалось, что мир есть царство тотальной несвободы. Он целиком и полностью обусловлен законами природы, рационально постижимыми. "Свобода есть осознанная необходимость". Доказать это утверждение научно - абсолютно невозможно. Поэтому это утверждение принималось как установка, как предпосылка, как аксиома. Именно таков пресловутый "научный детерминизм".
Понятие "живого" в итоге сильно редуцировалось, то есть сильно упростилось. Эллины полагали, что живым является весь Космос и все его составные элементы. Космос был не механизмом, а организмом. Теперь же многие ученые и философы стали полагать, что жизнь есть некая природная сила, которая переносится жидкостями внутри тела, например, лимфой (Декарт). Отсюда понятие жизни упростилось до понятия "биологической жизни", "белковой жизни". Животные у Декарта оказались автоматами, сложно, но вполне постижимо устроенными механизмами, которые вполне этично резать для исследований. Они - как и весь мир за исключением человека, оказались лишенными самостоятельной ценности. Они ценны лишь постольку, поскольку полезны для человека. Разрезать лягушку - это то же самое, что разобрать механизм.
Последователи Декарта быстро сделали следующий вывод. Человек - это тоже автомат, лишенный свободы. Просто мы не знаем всех законов. Никакой свободы выбора у человека, решили они, нет и не может быть. Ламетри написал соответствующий трактат - "Человек-машина".
Мир оказался лишенным развития. Ему оказался нужен первотолчок, который дал механизму, сделавший его бог-часовщик, который сделал этот механизм и завел его (деизм). Когда появился атеистический материализм, ему пришлось объяснять природу движения. И это стало началом конца этой модели. Хотя агония все еще длится. Пришлось допустить самодвижение и саморазвитие материи. А это в пределе предполагает, что материя и ее формы имеют жизнь и сознание. Иначе идея мировой эволюции теряет основу.
Компьютер не привносит в концептуальном плане ничего нового в эту модель. Компьютер - такой же механизм, как старинные часы, только гораздо более сложный. Но основные принципы его функционирования остаются прежними. Теперь современные механицисты предлагают считать мир суперкомпьютером и накладывают на реальность матрицу компьютерных терминов.
Нет разницы, чем являются человек, собака, атом. Нет разницы, винтики ли они в мировом часовом механизме - или же программы и файлы в гигантском мировом суперкомпьютере. Итог один. Полное отсутствие свободы. И как следствие - любви и творчества. Поскольку без свободы любовь оказывается принудительным тяготением, а творчество - подневольным следованием безразличному железному закону причин и следствий. Шестеренка не любит. Программа не творит.
Этак метафора, безусловно, может использоваться в качестве локальной направляющей иссследования модели. Но следует осознавать ее ограниченность и не считать эту модель абсолютной, универсальной. Иначе мы получим обезличенный безжизненный мир тотальной диктатуры, в которой даже диктатор - раб системы. Системы, в которой нет места свободе, любви и творчеству.
