Текст представляет собой расшифровку аудиозаписи фрагмента беседы, состоявшейся 5 февраля 2015 года.
Дмитрий Ахтырский: Я продолжаю гнуть свою континуалистскую линию в теории метакультур. Я не вполне понимаю, как можно проводить границу между метакультурами. К примеру, с точки зрения Даниила Андреева, украинская культура и русская являются частями одной метакультуры. Но вот возьмем мощную польскую линию в украинской культуре. Недаром сейчас Польша – главный западный союзник Украины. А Польшу Андреев отнес к Романо-католической метакультуре. Почему мы не можем говорить о том, что Украина и Польша образуют некий свой оригинальный метакультурный массив? Ведь мы должны учитывать и языковую общность, которая скорее роднит поляков с украинцами, чем с народами, говорящими, к примеру, на романских языках.
Фёдор Синельников: Любые дефиниции условны. Страны и культуры находятся на различных уровнях взаимодействия друг с другом. Естественно, Украина многое впитала в контактах с Польшей – и наоборот, Польша многое впитала в контактах с Украиной. Любые страны и культуры что-то принимают от других и через других, это всегда было и всегда будет. Например, средневековая Европа познакомилась с наследием Аристотеля через арабов. Но если речь идет о древности, о до-национальной эпохе – как мне кажется, ключевое значение имеет религиозный код. Метакультура в прошлом была связана с религиозной идентичностью.
Второй момент – союз или враждебность тех или иных групп не может быть ключевым индикатором для метакультурной идентификации. Если белые и красные в России воевали друг с другом в годы гражданской войны, это означает, что они принадлежали к разным метакультурам?
Д.А. Описываемый Андреевым раздел христианской Европы на две метакультуры – Северо-Западную и Романо-католическую – возник значительно раньше, чем произошла протестантская революция.
Ф.С. Одна метакультура может выступать в качестве творца религиозных форм для другой метакультуры. Ориентально-христианская (Византийская) – для Восточно-славянской. Романо-католическая – для Германо-христианской.
Д.А. Согласно андреевскому тексту, на Севере Европы сначала существовала Древне-Германская метакультура.
Ф.С. Древне-Германская (Германо-Скандинавская) метакультура была нехристианской в своей основе, она связана с мифами об Одине и Фригг, Асгарде и Валхалле. С какого момента отсчитывать ее начало? Можно ли считать ее началом появление рунических знаков (примерно II век нашей эры)? Или она возникает тогда, когда появляются более-менее сложившиеся предгосударственные объединения в Скандинавии и у континентальных саксов, впоследствии завоеванных и христианизированных Карлом Великим?
Д.А. А до момента появления рун у древних германцев метакультуры не было? Была некая протометакультурная реальность – подобная клеткам-прокариотам без ядра?
Ф.С. Трудно определить, если вообще возможно, где точно проходит хронологический рубеж между дометакультурным и метакультурным состояниями общества. Может быть, можно говорить о периодах, когда метакультуры еще не существовало, и, напротив, когда она уже развивалась в истории.
Одним из рубежей, разделяющих эти состояния, представляется мне жизнь Иисуса как воплощенного Планетарного Логоса. Я считаю, что примерно за 1200-1000 лет до земной жизни Иисуса процесс возникновения в истории новых метакультур прекратился. А после воплощения Иисуса метакультуры начинают вспыхивать во всех концах Земли одна за другой.
Я считаю, что силы зла были настолько могущественны, что они закрывали большинству людей в метакультурах возможность восходящего посмертия – и из-за этого новые метакультуры создавать было невозможно. Они превращались в источник пищи для демонов. И только после того, как в истории совершается миссия Иисуса, когда появляется понимание того, как вскрывать замкнутые врата «миров возмездия», начинают одна за другой возникать новые метакультуры. Синтоистско-Японская, Бон-Тибетская, Германо-Скандинавская, о которой выше шла речь, несколько христианских, буддийские.
Д.А. В этом свете становится понятнее и логичнее тот странный факт, что Андреев ничего не говорил о метакультуре кельтов – если использовать предложенный тобой нарратив, то метакультура кельтов просто не смогла появиться. Она могла бы быть, но родиться не смогла. А к моменты прихода Иисуса кельты уже романизировались.
Ф.С. Есть еще один любопытный момент. Последняя метакультура в истории возникла, если я не ошибаюсь, в XII-XIII веках. Это та метакультура, которую Андреев называет «Монгольской». Хотя она могла возникнуть и раньше, если тюркские этносы рассматривать как ее часть, а монголов только как локальную компоненту более обширной метакультуры – Тенгрианской, Центрально-Евразийской. И вторая метакультура, возникшая тогда же – Инкская. После этого новых метакультур больше не возникало.
Д.А. Весьма логично. А дальше начинается взрыв внутри западных метакультур. И начинается кардинально новый процесс, создание новой планетарной метакультуры и ее высшего аспекта, «небесного града», который в тексте Андреева носит имя «Аримойя».
Ф.С. Можно сказать, что начинает разворачиваться запущенный в западных метакультурах процесс гуманизации человечества. И этот процесс, видимо, должен был занять почти тысячу лет. И после этого возникает последняя «метакультура итога», которая должна аккумулировать в себе достижения всего человечества – и подвести человечество к некоей радикальной трансформации.
Д.А. У нас теория метакультур пока не готова даже в общем виде. А меня сразу начинают интересовать различные синкретические феномены на границах.
Ф.С. Украина как синкретический феномен – это еще что. Есть чрезвычайно сложные синтезированные культуры. Например, Монте-Альбан в Мезоамерике. Там так сложно были переплетены теотиуаканские и майанско-ольмекские тенденции.
Д.А. Ключевой вопрос в подобных случаях – мы имеем дело со смесью или уже с целостным самостоятельным явлением.
Ф.С. Я бы сказал, что на земле мы всегда имеем дело с той или иной степенью смешанности.
Д.А. А где же целостности?
Ф.С. А целостности – это эйдосы.
Д.А. Но мы не можем говорить, что эйдосы абсолютно дискретны. А почему у эйдосов не может быть континуального аспекта – и почему, соответственно, любая часть эмпирической реальности не может рассматриваться как континуальная целостность, а не дискретная смесь?
Ф.С. Кто сказал, что у эйдосов может не быть континуального аспекта? Я имею в виду, что уровень дискретности эйдосов выше, чем уровень дискретности на Земле.
Д.А. Но я подобным же образом могу сказать, что уровень континуальности эйдосов выше, чем уровень континуальности на Земле. Эйдосы – они такие. Если уж континуальность – то абсолютная.
Ф.С. Можно сказать иначе – что количество затомисов (высших аспектов метакультур) и количество светлых диад (демиургов метакультур и соборных душ метакультур) ограничено. И они поддаются счету. Я в данном случае андреевскую идею разделяю. Можно говорить о том, что эйдосы взаимодействуют. Но мне кажется, что процесс взаимодействия там коррелирует с процессом взаимодействия здесь. С тем, как культуры взаимодействуют друг с другом в историческом слое. Континуальность, конечно, есть везде и всегда, но… Не нужно думать, что континуальность – это открытость, а дискретность – это закрытость. Это не так. К примеру, мы с тобой тоже находимся во взаимодействии. Все-таки ты себя осознаешь преимущественно как Дмитрия Ахтырского.
Д.А. Конечно, у человека есть момент дискретности. Хотя насчет «преимущественно» - здесь все не однозначно. Имя и фамилия – только одна из возможных идентификаций.
Ф.С. Естественно, с макроорганизмами вопрос еще сложнее. Возникает какой-то синкретический феномен. Например, Япония. Страна трех метакультур. Три метакультуры слились в одном географическом и лингвистическом пространстве.
Д.А. Если мы встаем на персоналистическую позицию и проводим аналогию с личностями – то эйдосы будут живыми и не-статичными, но подвижными. Тогда мы можем говорить, что такой живой динамичный эйдос, когда происходит контакт между метакультурами, вызвавший культурную метаморфозу – увлекся. Эйдос увлекся другим эйдосом, прошу прощения за грубость метафоры. И начал в изобилии плодить синкретические культурные феномены.
Ф.С. Тут вопрос – кто именно начал плодить. В Монте-Альбане или в Японии – это следствие пересечения этих эйдосов во времени и пространстве. Я не пытаюсь определить, пересекаются ли они в иной реальности в ее временах и пространствах. Но на Земле это явное пересечение, которое дает устойчивую синкретику.
Д.А. Если не опираться на текст Андреева как на авторитетный, то как отличить синкретический феномен от монометакультурного?
Ф.С. От чистого типа? Никак. Потому что чистых типов на Земле и нет. Если ты посмотришь на орнаменты германцев, перед этим взглянув на орнаменты кельтов, то ты увидишь явные пересечения. Если ты посмотришь на Каролингское Возрождение – ты увидишь влияние Византии. Если ты посмотришь на алфавиты Индии – они все пришли из каких-то вариантов семитского письма, через Иран. Можно говорить что Древне-Египетская культура до какого-то момента была достаточно самобытной – просто потому, что рядом (в географическом смысле) ничего не было. Но последняя тысяча лет – это время чрезвычайно активного взаимодействия культур друг с другом. Например, при дворе византийского императора Мануила устраивались рыцарские турниры – как в Западной Европе, культивировалась куртуазность. И дочь византийского императора Алексея Комнина Анна стала величайшей женщиной-писательницей и мемуаристкой той эпохи. Синкретические моменты мы видим постоянно и повсеместно. В некоторых случаях эта синкретичность проявляется более интенсивно – возьмем, к примеру, готические соборы. Андреев называет готические соборы архитектурным символом Северо-Западной (Германо-христианской) метакультуры. Но строить-то готические соборы начали во Франции. В Германии они появились позже.
Д.А. Андреев вообще изрядно проблематизировал метакультурное и метаисторическое положение Франции. Он говорил, что Франция находится на границе между метакультурами. И пограничность эту Андреев никак не связывает с описываемым им бунтом духа-народоводителя Франции.
Ф.С. Франция – романская страна. И синклит ее просветленных был в Эдеме (Эдем у Андреева – высший аспект, высший слой Романо-католической метакультуры и обитель ее просветленных душ), как писал Андреев.
Д.А. Интересно, что в эмпирической исторической реальности может соответствовать этому «пограничью»? Наложение на одной территории культуры франков и романизированных галлов? Почему же тогда мы не можем говорить о пограничном положении Испании, где соединились культуры вестготов и иберийцев?
Ф.С. Вестготов в процентном отношении было в Испании гораздо меньше, чем франков во Франции. Слой вестготов в Испании был чрезвычайно тонок. В ранний франкский период север Франции был еще смешанный, германско-романский. Ассимиляция происходила постепенно. К середине IX века север Франции был уже в основном романским. Знаменитый Верденский договор 843 года составлялся на двух языках: на местной вульгарной латыни и на германском наречии.
Д.А. Мне кажется, андрееведение нуждается в работе, которая могла бы быть названа «Метафизическое оправдание Франции» - или еще как-нибудь в этом духе. Поскольку в связи со сказанными вскользь словами Андреева о проблемах французской культуры многие любители творчества Андреева начинают страдать откровенной франкофобией.
Ф.С. Проблема андреевского мифа именно в том и состоит, что многие его положения воспринимаются слишком прямолинейно, если не сказать примитивно. И здесь в «метафизическом переосмыслении» нуждается не только образ Франции и ее культуры в андреевском мифе.
