Thursday, December 31, 2015

С Новым годом! Пожелание освобождения

Видящиеся абсурдными действия власти могут быть вполне рациональны. И рациональность эта - не в плоскости "буржуазного" здравого смысла. Тут наиболее значимо даже не желание предстать загадочной сверхмудрой инстанцией - хотя мотив "хитрого плана", конечно, наличествует. Важнее для власти - увидеть, что подданные покоряются даже тем решениям, которые представляются этим подданным абсурдными. Власть в этом случае пытается предстать реалией, господствующей над самой рациональностью, над здравым смыслом - и добиться от подданного, чтобы он видел любые смыслы, представляющиеся власти враждебными, как угрозу своему существованию. Причем неважно, будет ли ждать подданный внешней агрессии этих смыслов - или внутренней агрессии своего господина против подданного, который пусть даже и случайно вступил в контакт с этими смыслами. Уничтожение жасмина в Китае - из этой области. Отечественные примеры читатель найдет сам в изобилии.

А потому - желаю всем читателям этого текста в новом году и в последующих не бояться диктаторов - легитимирующих ли себя через здравый смысл или через абсудную иррациональную волю.

Wednesday, December 23, 2015

О победе Запада

Либо именно новый Запад - Запад, который родился в 60-е - побеждает новыми методами и планета отправляется в новый этап развития - либо он становится старым Западом, тоже выигрывает (методами старыми), но итогом будет мировая диктатура. И этот "старый Запад" будет в итоге ничем не лучше своих теперешних врагов, которые его именно на это и провоцируют - стать драконом, без которого драконолюбцам нет потребного им кайфа.

Monday, December 21, 2015

Философия названия и казус "Молодой негритянки"


Первая публикация - в журнале "Гефтер" (под другим названием, что, учитывая содержание текста, не лишено иронии - там название дала редакция издания).



Один из крупнейших амстердамских музеев (Rijksmuseum), как сообщает CNN, переименовывает некоторые картины, «чьи названия могут быть восприняты современной аудиторией как неуместные». К примеру, «Молодая негритянка» (1900) Симона Мариса теперь будет зваться «Девушка с веером».

***

Полемика вокруг переименования картин высветила целый ряд социальных, психологических, исторических, культурологических и философских проблем.  На поверхности, разумеется, лежит проблематика концепта «политкорректности» - с весьма прихотливой, как бы выразился Мишель Фуко, диспозицией сил вокруг этого концепта.

Однако свой первый текст, посвященный этому вопросу, я начну с совсем другой стороны. 

***

Давайте обратим внимание на саму проблематику названий произведений - в частности, «произведений искусства».

Для начала речь я поведу о дихотомии «названия» и «имени». 

Имя было предметом рефлексии еще в глубокой мифологической древности. Имя имело сакральное значение. Оно, как считалось, выражает собой – часто непосредственно – глубинную суть поименованной вещи. Путем манипуляций с именем человек рассчитывал приобрести некую власть над носителем имени. Эта концепция была одним из существенных элементов мифолого-магического сознания.

Учения «осевого времени» (как назвал Ясперс период трансформации обществ Средиземноморья, Индии и Китая, шедший в VIII-II вв. до н.э), оппонируя племенным мифологиям, магическим практикам и в целом племенной картине мира, часто выступали с «имяборческих» позиций. И даосы, и конфуцианцы знали, что имена имеют тенденцию «портиться» - конфуцианцы предлагали испортившиеся имена «исправлять» (чжен мин), то есть возвращать им правильные значения, а даосы – «пресекать», то есть вовсе отказываться от употребления испортившихся слов, вплоть до практики полного молчания. Аналогичные процессы шли в буддизме и христианской мистике. Слова были восприняты не как проникающие вглубь вещей и выражающие их суть (можно говорить о единой «слововещи», в которой «тело» и «слово» окажутся лишь абстрагированными аспектами), но как буферная зона, как особое вербальное пространство, отгораживающее человека от всего того, что не кодифицировано в языке. Мистики осевого времени ставили своей задачей пробиться через эту языковую реальность консенсуса, неизбежно социальную, являющуюся аспектом той самой племенной картины мира, за пределы которой мистики хотели вырваться для «странствий в беспредельном».

Однако затем наступило время «реакции». Практики молчания оказались встроены в новый культ «слова» - этот процесс возврата с инкорпорацией практики молчания весьма характерен для христианской традиции.

Вновь идея сакральности имен была поставлена под сомнение в западноевропейском средневековом номинализме (буквальное значение этого слова выглядит в данном контексте весьма иронично), появление которого знаменовало собой новую фазу «имяборчества». Номинализм получил дальнейшее развитие в Новое время, но настоящее торжество ждало его во второй половине XX века – я разумею тут творчество постструктуралистов и их практики деконструкции и «археологий знания». Усиление номиналистических тенденций, возможно, коррелирует с повышением уровня социокультурного динамизма – поскольку, в частности, способствует взлому устоявшихся концептуальных матриц, лишает «имена» веса, разрушает вокруг них системы социальных ритуалов и табу.

Номинализм инициировал дрейф от имени к названию. То, что мы сегодня часто называем именем – есть скорее название, чем имя. Не внутренняя, «настоящая» сущность вещи, но «ярлык», прикрепленный к тому, что представляется «вещью» нам.

Важный концептуальный пункт в развитии номиналистических идей обозначил Кант. Нашему чувственному восприятию и рассудку дан именно мир явлений, а не самих вещей как таковых. Но явление вещи, если наложить на кантовский дискурс оппозицию «имя/название», может именно «называться», но не «именоваться» - до тех пор, пока сохраняется различие между названием и именем. Имя в традиционном сознании соотносится с самой вещью – но вещь, согласно Канту, не дана нам в своей непосредственности, причем не дана настолько, что мы даже не можем сказать, сколько в универсуме существует вещей, одна или же множество. Посему Кант обозначает – именно обозначает, а не именует – эту неопределенность, лежащую по ту сторону экрана явлений, «вещью-в-себе». «Вещь-в-себе» - это не имя, это самое «называющее», самое «безымянное» из названий. Это название, которое роднит с именем только некое указание, причем это не указание в какую-то определенную сторону, поскольку отсутствует конкретный предмет возможного именования. Место Канта по отношению к паре «имя/название» находится рядом с авторами Упанишад, согласно которым высшую реальность можно обозначить лишь как «не то». Если для этой реальности и есть соответствующее ей слово – то оно антиномически является молчанием. В этом случае можно говорить об апофатическом тождестве молчания и слова. «То, что может быть названо «дао», не есть постоянное дао».

Однако выделение пары «имя/название», как и в случае с любой другой бинарностью, рождает соблазн грубой дискретности. Следует понимать, что бинарные пары такого рода – лишь некие «идеальные типы» ( в веберовсеом смысле) в континуальном пространстве смыслов. Названия, «ярлыки явлений» философы языка от Декарта (он был, в частности, «философом языка», поскольку мечтой его было создание универсального языка науки, четкого, прозрачного и не допускающего туманностей и многозначностей) и до раннего Витгенштейна пытались упаковать в стройную удобную систему, играя в которую, можно было бы конструировать ясные «атомарные высказывания», а из последних – более сложные.

Постструктурализм же, с одной стороны, освобождает человека из новой языковой тюрьмы – тюрьмы, сложенной из уплотнившихся названий, приобретших черты прежних «имен», но только уже не «имен вещей», а «имен явлений». С другой стороны, постструктурализм своими практиками освобождает сам язык. Лишая его «весомости», он возвращает языку способность к полету. Постструктурализм создает условия, в которых слова снова могут вдохнуть воздух жизни. В результате такого освобождения язык гуманитарного знания и язык искусства выходят на принципиально новый уровень своего существования – конечно, выход этот, эволюционно прогрессивный, сопряжен с массой проблем переходного периода, в том числе и проблем этических.

Номиналистский прорыв породил и продолжает порождать себе оппозицию. В нее входят приверженцы архаического магического сознания, сторонники жестко кодифицированных религиозных, философских и научных доктрин – некоторые оппонируют номинализму как таковому, некоторые же – только той или иной новой стадии его развития. Характерным примером такой оппозиции служат некоторые представители так называемой «русской религиозной философии» - в особенности Сергей Булгаков и Павел Флоренский, развивавшие в субстанциалистском духе «философию имени» и симпатизировавшие афонскому движению «имяславцев». Другой пример – оппозиция, так сказать, «поэтическая». Мир науки Нового времени (до середины XIX века) – мир номинализма промежуточного этапа – был миром формул и стремившихся к строгости философских систем. Слова-названия, потерявшие свое древнее сакрализованное значение, воспринимались «поэтами» как «бескрылые» – хотя в рамках нашего рассуждения прежние крылья если и были крыльями, то крыльями скорее птеродактиля, чем ангела. Магическая власть тяжелого слова ошибочно принималась за свободу слова легкого. Как писал Николай Гумилев: «Солнце останавливали словом, / Словом разрушали города». 

Характерно, что на новейшем постструктуралистском этапе развития номинализма со слова был снят очередной слой древнего колдовства. Оно оказалось в значительно большей степени, чем прежде, свободно от древней магии – и не так уже безнадежно прочно сидит на слове сциентистское ярмо. В свете этого события новый союз искусства и философии может оказаться значительно более плодотворным, чем оставивший яркий след в истории предшествующий союз подобного рода – союз романтиков-поэтов и романтиков-философов конца XVIII – начала XIX веков. Стоит в этой связи вспомнить, что Делез обозначил дело философии как «творчество концептов», задав общее поле взаимопроникновения искусства и философии – теперь философ вполне может назвать себя художником, который пишет концептами.

***

Обратимся теперь к истории искусства.

В большинстве случаев имя имело не само произведение искусства, а изображаемый объект. Имя божества, героя, политика и т.д. давало некое отраженное имя – отблеск имени – и самому произведению. Однако в итоге само произведение искусства можно в этом случае считать безымянным.  Произведение искусства рассматривалось как своего рода окно – но само окно не имело ни имени, ни названия.

В этом смысле, разумеется, в древнем мире не было не искусства, ни его произведений – в современном смысле этих слов. Ремесла, искусства и науки в языке средневековья могли не различаться – до сих пор в западных университетах остаются «факультеты свободных искусств», причем под «искусствами» понимается в этом контексте то, что большинство современных людей отнесет, если пользоваться термином Бурдье, к социальному полю «науки».

Не имели имен и названий помпейские фрески, аттические статуи. И если изображенное не могло быть однозначно атрибутировано – оно, как лица на помпейских фресках, оставалось, вполне вероятно, безымянным.

Сегодня мы можем воспринимать как «произведения искусства», к примеру, «неолитических венер». Существует теория, что архаические изображения богов и духов не рассматривались в той культуре как «изображения», но были одновременно самими богами – во всяком случае, их воплощениями. В этом случае такие «произведения искусства» могли иметь индивидуальные имена – но только имя имело, как уже было сказано выше, именно божество, а «произведением искусства» этот объект стал только тогда, когда появилось социальное поле «искусства», в котором проявились и произведения этого самого искусства, подсвеченные энергией этого поля.

За пределами сакрализованной сферы существовали продукты, производимые ремесленниками. Пара сапог, к примеру, индивидуального имени не имела – только маркировку производителя. Исключения – к примеру, корабли или мечи. Однако эти наделяемые индивидуальными именами продукты ремесла, имея непосредственное отношение к сохранению человеческой жизни и к совершению подвигов, входили в сферу сакрализации, рассматривались (хотя часто и в противоречии с религиозной догмой) как одушевленные существа.

По мере формирования социального поля искусства предметы, производимые скульпторами или художниками, выходили из сферы «сакрального» – поскольку эти все еще фактически ремесленники творили уже вовсе не по заказу клерикальной корпорации (а если и по заказу, то имея значительную дополнительную мотивацию, имеющую отношение именно к социальному полю «искусства», а не, условно говоря, «религии»).

Эпоха Ренессанса «обожествила» творческого человека – но это «обожествление», наложившись на общий процесс десакрализации, приобрело существенные отличия от сакрализации предшествующих эпох. При этом возвеличивался сам творец, но не его произведения, которые не получили сакрализованных имен, но по-прежнему – в контексте прежней ремесленной традиции – носили на себе клеймо мастера, отблеск его имени. Имя имел сам мастер – произведение же получало то или иное индивидуальное название – тем более явное, чем большую автономию получало «произведение искусства» от объектов, изображенных на нем или изображаемых им.

Последовавшая за Ренессансом эпоха Нового времени с его приматом номинализма в полной мере реализовала описанное в предыдущем абзаце соотношение между значимостью имени автора и второстепенностью названия его произведений. Классические примеры такого положения вещей – романы типа «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо» (легко урезаемые до просто «Робинзона Крузо», в одном ряду с «Айвенго» или «Евгением Онегиным») или «Фуга ре бемоль минор» с указанием номера опуса – причем обозначение номером только подчеркивает «безымянность» чисто формального, технического названия произведения, напоминая инвентарные или серийные номера промышленных товаров.

Название – именно как название – оказывается кратким или развернутым описанием свойств называемого предмета (в данном случае, произведения искусства»). Основой названия может стать имя одного из персонажей, общая тематика произведения, род занятий героя.

***

Один из важных аспектов взаимоотношений произведения, его названия, и автора произведения – большая степень отчужденности названия от произведения и названия от автора. 

Название произведения в большом количестве случаев не является структурной частью самого произведения.  Название пребывает как бы вне и отдельно от произведения. В пределе название становится просто инвентарным номером. В этом случае название несет функцию опознавания, идентификации. Название в таком пределе имеет такое же отношение к произведению, как номер этого произведения в музейном или библиотечном каталоге. Перемена такого названия никак не затронет само произведение, поскольку внутренних связей между названием и произведением не было.

Если мы обратимся конкретно к области живописи и посмотрим на отношения между автором произведения и названием произведения в этой сфере, то мы увидим, в частности, следующие неединичные моменты. Многие произведения живописи изначально просто не имели названий, поскольку делались на заказ. Проблема авторства являлась существенно более значимой, чем проблема аутентичности названия. «Подлинность произведения» имела гораздо большее значение для современников и их потомков, чем «аутентичность названия». Название произведения могло меняться (или в принципе приобретаться) в процессе функционирования произведения в социокультурном пространстве. Название произведению живописи мог дать, к примеру, торговец, аукционист или галерист – часто по своему собственному усмотрению. В итоге характер связи между произведением живописи и его названием может быть описан во многом просто как привычка. Изначально произведение могло не иметь названия или иметь другое название – но в итоге в социальном поле «искусства» могла формироваться более-менее устойчивая внешняя связь между произведением и его названием, становящемся общеупотребительным.

***

Однако постепенно в европейской культуре возникает и иное отношение к названию произведения искусства. Можно выделить ряд различных факторов, которые способствовали повышению значимости названия произведения в социальном поле «искусства».

Название произведения приобретает свою значимость в результате воздействия следующих факторов:

Один из этих факторов – развитие рынка и интенсификация рыночных отношений в социальном поле искусства. Искусство, если рассматривать его как бизнес-проект, эмансипируется не только от клерикальных корпораций, но и от политических и финансовых элит, бенефициарами которых часто были деятели искусства (хотя эмансипация эта была частичной; она сохраняется в различных формах и по сей день – и имеет в рассматриваемом социальном поле важное значение). Меценаты/спонсоры частично уступили место бизнесменам от искусства. В поле искусства появляется индустрия, чья продукция выбрасывается на рынок с целью извлечения прибыли. В этой индустрии название приобретает характер рекламного слогана, оно перестает быть простым элементом описания произведения. В ситуации же, когда сами авторы являются в известной степени продуктами индустрии искусства, название произведения может оказаться имеющим для индустрии большее значение, чем имя автора (проблематика «жанра» здесь тоже очень важна, но в рамках данного текста я рассматривать ее не буду). При этом решения относительно названия в этой индустрии часто принимают не сами авторы, а менеджеры различных рангов, которые при этом могут пользоваться услугами экспертов-маркетологов.

Второй фактор – внутренние тенденции, касающиеся непосредственно творческого процесса – хотя внешние факторы (в частности, рынок) могут оказывать на него существенное влияние. Эти тенденции ведут к усилению роли названия в художественном замысле. Название произведения повышает свой статус в общей концепции произведения - название в рамках этой тенденции дрейфует от позиции простого лейбла, этикетки на произведении к значительно более важной функционально позиции, позиции весьма значимой части произведения, придающей произведению смыслы, которые не могут быть распознаны (или процесс распознавания будет затруднен), если название будет трансформировано.

***

Естественно, многое, что было сказано выше, не охватывает всю полноту картины поля искусства в контексте дихотомии «имя/название», но лишь выделяет некоторые, хотя и представляющиеся автору этого текста достаточно важными тенденции. Видимо, в любой эпохе (точнее было бы употребить бахтинский термин «хронотоп») некоторые произведения искусства могли иметь концептуально важные названия – в качестве примера укажу хотя бы на работу Босха «Извлечение камня глупости».

***

На мой взгляд, вся обрисованная мной выше диспозиция смыслов должна учитываться при рассмотрении проблематики переименований произведений искусства и вынесения оценок относительно искусствоведческой и этической корректности этих переименований.

Мы должны понимать, насколько глубоко акт переименования в каждом конкретном случае вторгается в художественно-смысловое пространство произведения и в какую сторону меняет восприятие этого произведения зрителем, читателем или слушателем.

Мы также должны попытаться оценить, в каком смысловом контексте находится сам акт переименования – и с какими именно тактическими и стратегическими целями акт переименования производится.

Диапазон целей переименования весьма велик. 

Переименование может быть частью проекта переписывания истории – в этом случае целью совершающего переименование может быть желание стереть из памяти человечества некий фрагмент истории, частью которого является  это конкретное название (в частности, название произведения искусства).

На другом полюсе осуществляющий переименование преследует обратные цели – прояснение смысла произведения искусства с целью его адекватного понимания современниками (поскольку предшествующее название из-за изменившихся культурных реалий может вводить воспринимающего произведение искусства в разнообразные заблуждения. В этом случае переименовывающий старается действовать деликатно – поскольку стирание  и переписывание истории не является его стратегической целью. Старое название в этом случае из истории не исчезнет, но будет упоминаться во всех каталогах – так, чтобы не возникало путаницы, и чтобы желающий мог максимально легко найти произведение по старому его названию.

Такова первая антагонистическая бинарность смыслового поля «переименования произведения искусства».

Вторая же пара связана с проблемой аутентичности.

Идея аутентичности человечеству никогда не была чужда. Касательно традиционной культуры – мы можем взять идеологему дословной передачи значимого текста от учителя к ученику. Однако эта идеологема, оставаясь нормативной в культуре, не предохраняла тексты от трансформаций. В библейском тексте или в «Махабхарате» - в текстах, функционировавших в культуре в течение тысячелетий – текстологи вычленяют различные пласты, исходное ядро текста и многочисленные позднейшие напластования – причем проблема вычленения исходного ядра часто крайне затруднена, причем сам объем этого ядра нередко оказывается на порядки меньшим, чем полный дошедший до нас текст.

На каком-то этапе функционирования текста в культуре происходила его каноническая кодификация, в результате которой текст «застывал».

Пафосом этой «первой аутентичности» было представление о минувшем «золотом веке», темпоральный миф, утверждающий идею деградации мира и социума, ценностный примат «древности» над «современностью».

Эпоха Нового времени (модерна) относилась к такому мифу как к своему прямому антагонисту, предложив примат современности над древностью – поскольку современность является точкой на линии времени, максимально приближенной (по сравнению с точками в прошлом) золотому веку модерна, перемещенному модерном в будущее.

В контексте примата чреватой будущим современности над прошлым идея «первой аутентичности» оказалась несостоятельной, лишенной концептуального обоснования. Фундаментальная трансформация базового мейнстримного темпорального мифа повлекла за собой множество последствий – в сфере же искусства «новые мастера» оказались не просто способными конкурировать в общественных оценках со старыми, но получили концептуально и психологически обоснованную возможность превосходить их.

На этом фоне оказывалось вполне возможным уничтожение многих культурных форм прошлого – например, арранжировку стен древних соборов барочными дополнениями (очень показателен пример тяжелого золоченого барочного иконостаса в «Софии Киевской»). И уничтожение это имело своей концептуальной подосновой уже не борьбу с язычеством или ересями – но чистое выражение примата «нового» над «старым». Сквозь древнее архитектурное тело Парижа прорубались бульвары, ставшие в итоге его символом и заставившие любителей более древней архитектуры отправляться в древние города юга Франции, в силу потери своего политико-экономического значения не подвергшиеся достройке и перестройке.

Начавшийся в середине XIX века сдвиг научно-культурной парадигмы в самом широком смысле этого слова (предтечей этого сдвига были так называемые романтики конца XVIII – начала XIX века) привел к рождению социокультурного явления, которое я бы обозначил как «второе рождение культа аутентичности» (или просто как «вторую аутентичность»).

Тема «второй аутентичности» глубока и не может быть обстоятельно раскрыта в рамках первой части текста. Укажу лишь на некоторые моменты этого культурного феномена. С начала XIX века свое победное шествие по концептуальным полям ноосферы начал так называемый «исторический подход». В его пределе делается утверждение, что любая вещь состоит из ее истории. Далее – уже в XX веке – появляется хорошо обоснованная критика европоцентристского подхода. В результате «древность» по ряду параметров вновь оказывается концептуально уравненной с «современностью», поскольку видится как органическая часть процесса становления. Далее реабилитация «прошлого» проходит в рамках антииерархистских идей постструктуралистов и доктрины «мультикультурализма». Эта реабилитация не тотальна – она охватывает только некоторые культурные зоны. К примеру, ценностного уравнения социально политической системы Древнего Египта и современных либеральных демократий не происходит (во всяком случае, такие позиции весьма далеки от интеллектуального мейнстрима), однако произведения древнеегипетского искусства (тех элементов древнеегипетской культуры, которые считаются произведениями искусства в современном социальном поле «искусства») более не воспринимаются как ущербные по отношению к произведениям современным.

С точки зрения адептов «второй аутентичности», произведение искусства должно быть представлено и восприниматься так, как его создал мастер. К примеру, соответствующие произведения Моцарта должны исполняться на клавикордах, но не на фортепиано.

Доктрина «второй аутентичности», как правило, не проводится последовательно и не доходит в реальности до своего концептуального предела. Полное воссоздание ситуации восприятия произведения предполагало бы ни больше, ни меньше, как реставрацию всей ситуации того или иного момента прошлого – включая социально-политические институты. Мало того, в рамках последовательно проведенных процедур «второй аутентичности» многие объекты, считающиеся сегодня «произведениями искусства», перестанут считаться таковыми. поскольку наделение этих объектов данным статусом, помещение их в социальное поле «искусства» с точки зрения адепта «второй аутентичности» будет признано неправомерным.

Линия, оппонирующая «второй аутентичности» и являющая второй полюс этой бинарности – представление о том, что произведение искусства живет своей жизнью. С этой точки зрения, сам факт создания арт-объекта и обстоятельства его создания являются лишь частью реальности арт-объекта – и не факт, что более ценностно значимой, чем последующие этапы его функционирования в культуре.  В рамках такого подхода вполне обоснованной выглядит акция Бренера, нарисовавшего на «Супрематизме» Малевича знак доллара. Искусство – это поток, «музейно-аутентичная» же стратегия является утверждением статического принципа, уничтожая движение, делая застывше-дискретным динамически-континуальный процесс, идущий в поле искусства. С этой точки зрения, искусство не есть статичный набор фигур, объектов и практик, но, скорее, некая не имеющая берегов река, в которой все непрерывно трансформируется, и в которой никакое мгновение не остановить, как бы прекрасно оно не было. В рамках такого подхода аутентизм остается делом архивистов и специалистов в области истории искусства – но не должен становиться мейнстримной социальной практикой.

Две оппозиции, описанные мной только что, могут дать аналитику второй пласт рассмотрения проблемы переименования «произведений искусства», более конкретный.

***

Попробую вкратце, пользуясь предложенной мной концептуальной моделью, проанализировать факт переименования полотна Симона Мариса «Молодая негритянка», имевший место в амстердамском Rijksmuseum.

Название этого произведения, очевидно, имеет вполне описательный характер. Если мы предположим, что название произведения просто отсутствует, что картина экспонируется без таблички с названием – наше восприятие картины совершенно не поменялось бы. Очевидно, что изображенный на картине человек – молодая женщина с черным цветом кожи. Все это понятно и без дополнительных комментариев – что располагает название произведения в группе «названий-лейблов», «названий-указателей», «названий-номеров». Название картины не заставляет нас взглянуть на картину иными глазами и открыть в ней новые скрытые смыслы – следовательно, это конкретное название конкретного произведения не является его структурно-смысловой частью, но является скорее названием «внешним», «отчужденным».

Возможно, автор названия картины просто описывал ее, не желая особо подчеркнуть тот или иной ее смысловой компонент. Возможно и иное – что автору названия казалось любопытным и необычным изображение молодой женщины с черным цветом кожи в европейской одежде. Во втором случае мы можем предполагать самые разные смысловые ходы, которые мог иметь в виду автор названия – например, если взять только один из интерпретационных спектров, от желания подчеркнуть абсурдность «смешения рас» до, напротив, приветствия этого процесса.

Однако для современного зрителя ходы мысли автора названия остаются, скорее всего, неизвестными. Название этой картины воспринимается средним воспитанным в дух толерантности западным зрителем как «Девочка с персиками» Серова . «Девочка с персиками» не называется «Белая девочка с персиками» - это уточнение для автора названия картины было абсолютно излищним. Излишне это уточнение и для современного зрителя.

Аналогичное уточнение в названии рассматриваемого полотна Симона Мариса, возможно, имело смысл для автора названия (был ли им автор или иной человек), но не имеет существенного смысла для среднего современного западного посетителя музея. Напротив, такое название может вызвать у зрителя ряд дополнительных вопросов, касающихся положения людей с темным цветом кожи в западном обществе минувших эпох. Не факт, что автор имел своей целью посыл потомкам подобного месседжа. Более вероятно, что ему просто с чисто художественной стороны было интересно подобное сочетание.

С точки зрения радикального аутентиста, подобное переименование некорректно, поскольку уменьшает вероятность попадания в зону зрительского анализа некоторого массива возможных интерпретаций.

Однако, может возразить ему оппонент, переименование блокирует как раз тот набор интерпретаций, который наименее, с точки зрения оппонента, вероятен. Слово «негритянка», имеющее в современной западной культуре мощные негативные коннотации, переместит восприятие зрителя в пространство, которое автор произведения никак не мог и не хотел иметь в виду, не зная реалий общества, представители которого будут созерцать его картину через 115 лет после ее написания.

Эта конкретная проблема не имеет однозначного решения. Конечно, старое название этой картины останется в каталогах и искусствоведческой путаницы не возникнет. Однако, в самом деле, некоторые смыслы, которые художник вложил в свое произведение, могут в результате перемены названия, отойти на второй план или быть вовсе забыты.

***

В следующем своем тексте – продолжении данного – я постараюсь обрисовать конкретные социальные диспозиции, активизировавшиеся после попадания в информационное пространство сообщения о переименовании картин в амстердамском музее Rijksmuseum. Отдельным и существенным моментом того следующего текста я планирую сделать анализ положения дел в постсоветской среде (в том числе и среди эмигрантов из СССР с стран бывшего СССР), которое высвечивается реакцией некоторых представителей этой среды на рассматриваемый информационный повод.

Sunday, December 20, 2015

Волшебная страна

Волшебная страна - самый значимый фактор существования.

Friday, December 18, 2015

Monday, December 14, 2015

Гребенщиков в защиту Сенцова, Кольченко и Афанасьева

Борис Гребенщиков с плакатом в защиту Олега Сенцова, Александра Кольченко и Геннадия Афанасьева - в рамках акции Amnesty International "Марафон мира". Фотография опубликована на русскоязычном варианте сайта Amnesty International сегодня.

Фотография - под катом:

Saturday, December 12, 2015

О карьеристах-перебежчиках во власти и в оппозиции

Весьма распространенный способ делания карьеры - вступить в антиправительственное движение, стать там заметной фигурой - а затем вдруг "прозреть" и восславить мудрое руководство. 

Если при этом оказать руководству услугу в борьбе с его врагами, то карьерный рост, можно предположить, может пойти темпами стремительного трехступенчатого баллистического домкрата. 

Но обычно таким много не дают, да те и не просят. Классический пример - Сайфер (фильм "Матрица"), который претендовал только на роль селебрити внутри иллюзии, но даже и не помышлял о том, чтобы требовать для себя реальной власти.

А часто они оказываются и в проигрыше - поскольку такие договоры обычно подписываются на туалетной бумаге, которая часто затем используется по своему прямому первоначальному назначению и отправляется в мир по соответственным каналам. И карьерист может остаться ни с чем - причем с пониманием, что еще легко отделался.

Но особенно ловкие, напротив, обладают искусством вовремя перейти в оппозицию - именно в тот момент, когда рисковый ловкач уже чувствует, что приход оппозиции к власти довольно близок, но при этом до перехода власти еще достаточно времени, чтобы сделать в оппозиции свою карьеру.

При том, что противники господствующей власти часто бывают в этическом плане романтиками и идеалистами - они часто принимают таких людей в свои ряды с радостью, веря в их искреннее глубокое перерождение и переход на сторону добра от всех печенек.

А неплохо было бы не просто проверять подольше, но не давать никакой власти. Переродился - молодец. Дальше открывается множество путей - писать книги, выступать с лекциями, встать к станку, подметать улицы, медитировать на благо всех живых существ. 

Но только не надо давать такому человеку вновь прикасаться к той вещи, которая, в отличие от марихуаны и кислоты, является настоящим наркотиком, вызывающим, вероятно, самое тяжелое привыкание и самые негативные последствия для окружающего мира - к власти.

Насчет Рябцевой и предсказуемого кульбита ее биографии

Очень смешно, что тут же после ухода с "Эха" она появилась не где-нибудь, а на НТВ - тошнотворно классический сюжет. "Хоть бы я улетел в какой-нибудь другой город".

Вот такой у нее обещанный ею "новый проект". Полагаю, теперь кремлевские ей дадут не меньше, чем Свете из Иваново или Холманских. Или не дадут. Кто она для них такая, чтобы обещания выполнять. Молодец, типа, девочка, хорошо поработала, потусовалась с кем надо, может теперь рассказать о брюшке Навального, удаве Ходорковском и просто назвать всю "оппозицию" копромассой. Для людей без мозгов и/или без информации - убедительно, она ведь как бы из "этих", ела-пила с ними. Дяденек из Кремля похвалила - такие лапочки, живые, умные.

Так что, может быть, "далеко пойдет" - вопрос только, в какую сторону. В высокоинтеллигентную, достойную ее компанию Киселева-Соловьева - или в сторону, куда должен был пойти мавр, сделавший свое дело.

Thursday, December 10, 2015

Правый либерал - не либерал. Левый антилиберал - не левый

Если "либеральная власть" (что само по себе есть оксюморон) поддерживает "дружеские" отношения с диктатурами и жесткими авторитарными режимами типа Саудовской Аравии - то ее либерализм является симуляцией.

Если так называемый "левый" поддерживает режим Путина или китайских псевдокоммунистов - то он не левый. 

Макиавеллист, считающий, что "реалполитик" важнее принципов, не может быть ни либералом, ни левым. 

Если либерал не является левым - то он не либерал. 

Если левый не является либералом - то он не левый.

"Правый либерализм" и "левый авторитаризм" - софистическая нелепица. 

Ни один из членов триады "свобода, равенство, братство" не может быть реализован в социуме без двух других и в ущерб им. 

Сталинский СССР и Северная Корея - крайне правые политические образования, с целями, противоположными принципам свободы, равенства и братства. Подобные системы - это жесткие системы господства/подчинения с четкой иерархией и стратификацией, не допускающие развития горизонтальных социальных связей, способствующие атомизации общества.

Впрочем, размывание значений политических понятий "левый" и "правый" достигло такой степени, что, может быть, лучше вовсе их не использовать.

О секретных службах и терроре

Само существование тайных "специальных" служб неконституционно. К примеру, ни одна спецслужба в США не была создана по воле народа - ни одна партия, ни один президент, идя на выборы, не имели в своей программе такого пункта, как создание секретной силовой структуры.

Западные общества начинают осознавать всю опасность существования таких "черных дыр" в государственном механизме, не только находящихся фактически вне общественного контроля, но и, напротив, стремящихся к усилению своего контроля над обществом. 

Даже государство, частью аппарата которого являются тайные службы, идет по пути легализации деятельности whistleblower'ов - частично под давлением гражданского общества, а частично, может быть, понимая, что тайные силовые службы могут стать единственной реальной властью, подмяв под себя другие госструктуры - как это произошло, к примеру, в России.

Перспектива (вовсе не гарантированная, конечно) в рамках этой тенденции - ликвидация специальных секретных служб как таковых (например, в результате расформирования или в результате снятия секретности). Попытка создания таких служб попадет в разряд наиболее тяжелых преступлений.

Каким именно образом общество будет защищать себя от угроз, которыми ныне занимаются секретные службы - если эти службы вдруг исчезнут? Не знаю. Но полагаю, что развитое гражданское общество может решить эту проблему. 

Кроме того, я полагаю, что секретные службы сами по себе являются угрозой обществу, перекрывающей по своему масштабу те угрозы, для предотвращения которых спецслужбы, как нам говорят, создавались.

Как показывает мировая история, деятельность тайных служб не снимает террористическую угрозу, а повышает ее. Спецслужбы спонсируют и координируют деятельность террористических организаций. Агенты спецслужб могут одновременно являться террористами и наоборот. Классический пример - глава "Боевой организации партии эсеров" и одновременно агент охранки Евно Азеф.

Секретный характер деятельности рассматриваемых служб стимулирует создание разнообразных конспирологических теорий - многие аналитики, историки, политологи, социологи и философы не могут игнорировать наличие в обществе массивных "черных дыр" и вынуждены выдвигать предположения о том, какие процессы идут внутри них.

В частности, нельзя исключить вероятность, что уже создан или создается "интернационал спецслужб и террористов", целью которого является захват планетарной власти и ликвидация гражданского общества, пытающегося контролировать силовые структуры. В рамках своей деятельности по захвату власти такой интернационал может генерировать террористические угрозы с целью склонить общество к отказу от гражданских свобод ради безопасности. 

Само наличие секретных силовых структур является актом террора по отношению к обществу. Любая секретная силовая структура должна быть признана террористической организацией.

И необходимо помнить, что - в рамках гипотезы о хотя бы частичном слиянии спецслужб и террористических групп - секретные службы будут реагировать на попытки уменьшения их влияния и сокращения их полномочий путем запугивания общества - то есть путем террора. Они будут стараться показать, насколько они обществу нужны.

А обществу и отдельным людям в любом случае придется - и практически каждый день приходится - отвечать на вопрос. что им дороже - свобода или безопасность. Вернее, иллюзия безопасности - поскольку отвергающий свободу, продолжая мысль Франклина, не только не заслуживает безопасности, но попросту не получает ее. У раба нет возможности заставить своего господина выполнять обещания - разве что попытаться преодолеть страх и снова осознать себя свободным.

Sunday, December 6, 2015

Нью-эйдж, торговля и фашизм

Если ньюэйджер утрачивает дух психоделической революции (прорыва в реальность свободы и любви), то он - со всеми своими психотехниками, оккультизмом, амулетами, гороскопами и местами силы - превращается либо в торговца эзотерическими услугами, либо в обыкновенного фашиста с набором фашистских "духовных скреп" (особенно показательны рассуждения о "настоящих женщинах" и "настоящих мужчинах"), либо и в то и в другое одновременно.

Теология Бакунина и понимание свободы

Бакунин в своих теологических штудиях дает понятию божества произвольное определение - видимо, полностью доверяя катехизисам, одобренным господствующими христианскими деноминациями - а затем убедительно опровергает это определение. 

"Ибо, если Бог есть, он является неизменно вечным, высшим, абсолютным господином, а раз существует этот господин, человек — раб. Если же человек — раб, для него невозможны ни справедливость, ни равенство, ни братство, ни благополучие. Следовательно, если бы Бог существовал, для него было бы лишь одно средство послужить человеческой свободе: это — прекратить свое существование".

А если Бог - не господин, а человек - не раб? Кто Бакунину рассказал об абсолютном господине? Митрополит Филарет? Клерикалы навязали Бакунину дискурс? Бакунин надевает очки, видит на облаке старика с молниями в руке и ему не нравится это явление?

А если бы какой-нибудь мистический анархист рассказал Бакунину, что свобода - одно из имен божества? Он бы ответил что-нибудь типа "ваш теологумен ошибочен"?

Естественно, напрашивается вариант, что Бакунин в вольтерьянском духе ведет огонь из всех орудий по квадрату, в котором обитает "гадина" - и он готов сжечь этот квартал вместе со всеми его мирными жителями.

Но тут можно увидеть и нечто иное. 

Идеи освобождения часто используются теми, кто на деле стремится к диктатуре. К примеру, у Маркса путь к свободному обществу лежит через "диктатуру пролетариата" (читай "партии" или "вождя"). Тут подмена полностью обнажена. 

Отказ от мистико-этической трактовки термина "свобода" приводит к релятивизации этого понятия. "Свобода" оказывается простым политическим слоганом, липучкой для мух. 

С одной стороны, проповедники такой релятивистской "свободы" оказываются сторонниками научного детерминизма, легко лишая, таким образом, свою "свободу" онтологического статуса. С другой - оказываются готовы предложить "свободному народу" что-нибудь типа "научно организованного общества". Над входом в которое написано: "Свобода - это рабство".

Уважаемые освободители, освобождающиеся и освобождаемые! Не забывайте углубленно медитировать на тему свободы, о которой говорите или о которой говорят вам. Этот лейбл может прикрывать все ту же старую идею осознанной необходимости шестеренки.

Требуйте долива пива после отстоя пены! Требуйте прояснения, как поборник свободы - будь он хоть либертарианцем, хоть коммунистом, хоть анархистом (не говоря уже об остальных) - эту самую свободу понимает и трактует. Слово одно, а коннотаций множество.

Saturday, December 5, 2015

Фрустрация эгоиста в обществе эгоистов

В обществе эгоистов эгоист фатально фрустрирован и не может желательным для него образом реализовать свой эгоизм. Поэтому российское чиновничество и криминалитет так тянет “на Запад” - ведь по-настоящему качественно их обслужить могут только люди, уважающие себя и другого. 

В обществе господ и рабов невозможно ни качественное производство, ни качественное потребление. Продукция, произведенная эгоистичным рабом для эгоистичного господина, неизбежно оказывается дефектной, а свежесть ее никогда не бывает первой. 

Идеологи рыночной экономики часто забывают, что “невидимая рука рынка” может действовать только в идеалистической среде. В среде же эгоистов “рыночная конкуренция” неизбежно превращается в “войну всех против всех”, в процессе которой отбираются не “капиталистические акулы”, а акулы вполне биологические, даром что в человеческом облике. Идеалистическую подкладку хорошо работающего рынка хорошо описал Макс Вебер в “Протестантской этике и духе капитализма”.

Этот идеализм подразумевает как самоуважение, так и уважение к другому. В идеализме этого рода снимается бинарная оппозиция между “я” и “другим”, между “альтруизмом” и “эгоизмом”. Кроме того, такой идеализм держится на чувстве личной ответственности, сопряженной с широким спектром возможности принятия самостоятельных решений. В противном случае “альтруистический идеализм” вырождается в суррогат, в средство принуждения, в манипулятивную технику господина, навязывающего рабу его долженствование, которое выступает в роли идеологического кнута, дополняющего кнут вполне конкретный, физический, материальный.

Настоящий идеализм не может быть навязан извне - иначе он окажется фикцией, симуляцией. Псевдокоммунистическое общество продолжает продуцировать ситуации господства-подчинения, а идеалистическая доктрина становится догмой, нормативом, который лицемерно поддерживают в качестве фикции как господа, так и рабы. (Об “идеализме” коммунистической доктрины я говорю не в онтологическом смысле - марксизм декларирует онтологический материализм - а именно в этическом).

Идеализм является организующим социум началом только в том случае, если идеалистические ценности экзистенциально поддерживаются критической массой членов этого социума, в силу чего эти идеальные ценности не остаются догматическим балластом, производящим симуляцию, но генерируют ценностно поддержанные действия.

***

Права человека и гражданское общество не являются средством, помогающим производить качественные автомобили и средства гигиены. Качественные товары для гражданского общества являются не целью, а своего рода побочным продуктом, эффектом, сопровождающим основной процесс - процесс эволюции, процесс освобождения человека. И если внимание к этому основному процессу ослабевает, то незамедлительно возникают проблемы и с вторичным уровнем, “потреблением”, “качеством товаров и сервиса”.

***

В эгоистическом обществе само потребление симулируется, становится суррогатным.

Friday, November 27, 2015

Количество любви в мобильной связи

Люди могут говорить о чем угодно - даже о тарифах на мобильную связь. Углубляться в бесконечное количество деталей. Деталей одного. Деталей пустоты. 

Каким прибором можно измерить количество любви, из которой состоит, например, она - эта мобильная связь? И сама ее идея, и все ее воплощения?

Wednesday, November 25, 2015

Философический комментарий к "турецко-российскому инциденту"


Одна из основных проблем конспирологических теорий - не отсуствие заговоров в реальности. В самом деле, смешно думать, что существа, которые начинают вступать в тайные союзы еще в детском саду, не продолжают эту увлекательную игру и в более зрелом возрасте, когда игрушек у существ становится значительно больше.

Конечно, заговоры есть. Но их много. И даже один отдельно взятый заговор таит внутри себя множество субзаговоров - поскольку "потребности у всех, а селедка - для модели". Участники заговора понимают, что руководство может их сбросить как балласт в любой момент, использовать и выбросить - а потому стремятся по возможности успеть первыми применить по отношению к вышестоящим, а равно равным и подчиненным технологии современной таксидермии по заветам Кристобаля Хозевича.

Когда паны дерутся, у хлопцев не всегда трещат чубы. Когда паны дерутся - они, случается, повреждают саму систему принуждения как таковую, которую в ходе развития должно преодолеть человечество. 

Эрдоган манифестирует силу, во многом сходную с путинской. Тот же популизм, та же игра с национально-конфессиональными картами, те же реверансы в сторону "традиционных ценностей" - с целью остаться у власти навсегда. 

И, казалось уже, что два таких мачо, как Эрдоган и Путин, близки к союзу. Ну почему бы им временно не подружиться для отстаивания общих целей, а потом уже разобраться между собой? Многие полагали, что Турция резко отреагирует на захват Россией Крыма и усложнившегося положения крымских татар. Но нет, ничего такого острого не произошло - и стало казаться, что Эрдоган и Путин подружились на почве общих проблем неприязни к инакомыслию.

Та же логика могла бы быть применена и к взаимоотношениям Гитлера и Сталина. Они могли бы попробовать низвергнуть в союзе противников, а уже потом разобраться между собой. 

Но нет, сходство целей сближает только в том случае, если цель благая. Если же она корыстная, то на всех не хватает.

Понятно, что Турция - член НАТО, и даже Эрдогана трудно было заподозрить в готовности пожертвовать этим статусом ради союза с Путиным в деле контрмодернистского переустройства мира. 

Так или иначе, конкретный кусок сирийского пирога оказался для турецких и российских правящих элит важнее стратегических перспектив продвижения традиционных палеолитических ценностей.

Настолько важнее, что Турция сбила российский военный самолет, чего страны НАТО не делали с 1952 года.

Казалось бы, худшим врагом для диктатора является свобода. Но во многих конкретных случаях - в условиях игры в царя горы - худшим врагом диктатора в его сознании ситуативно оказывается другой диктатор.

И этот момент мне кажется весьма существенным в деле антиэнтропийного эволюционного процесса совершенствования вселенной.

Хотя, конечно, существует ненулевая вероятность того, что все живые существа во вселенной обретут мгновенное и одновременное просветление - и предпочтут совершенствоваться в менее экстремальном режиме. В частности, не нанося друг другу тяжелых телесных повреждений.

Новая роль Турции


Во "Властелине колец" хоббит Фродо, дойдя до цели своего путешествия, не смог избавиться от кольца всевластья. Ему помог Горлум, который отнюдь не хотел уничтожать кольцо - но так уж получилось. 

Аналогии, которые последуют дальше, не прямые, но...

Существует тысяча и один резон, по которому общества Запада не готовы идти на прямой конфликт с путинским режимом - от страха потерять полпроцента прибыли до страха перед ядерной войной. От стратегии "масло вместо пушек" до возрастающего в западных обществах духа гуманизма, пацифизма, толерантности и падения агрессивности.

Турция, сбив российский бомбардировщик, нарушивший ее воздушные границы, тем самым явно попыталась продемонстрировать, что именно она в данной ситуации является чуть ли не главным хранителем "военной чести" НАТО. 

Если аналогичные случаи нарушения воздушного пространства стран Прибалтики российской авиацией остаются без последствий, то Турция как член НАТО подобного допускать не будет - месседж таков. 

Понятно, что страны Прибалтики вряд ли могут принимать решения подобного рода без предварительных консультаций и одобрения других членов альянса. Турция же, как относительно самостоятельный игрок, оказалась готова к бескомпромиссным действиям, ведущим к серьезному ухудшению отношений с российским государством.

Теперь либо НАТО придется дистанцироваться от Турции, либо прямо или косвенно поддержать ее в этой ситуации. На данный момент более вероятно второе - НАТО уже заявило о том, что более адекватной видит турецкую версию случившегося, чем российскую.

Таким образом, мы имеем едва ли не первый ответ на вопрос,  является ли НАТО симулятивной структурой, не способной выполнять те задачи, ради которых оно было создано.

Турция при этом, мягко говоря, далека от тех стандартов либеральной демократии и прав человека, которые разделяются большинством членов альянса. На открытое противостояние с путинским режимом первым пошел самый авторитарный и нелиберальный член НАТО. 

Но флагманом НАТО Турции стать при всем желании не удастся. Навязать свои новоприобретаемые авторитарно-традиционалистские ценности другим членам альянса - тоже. Скорее, я бы надеялся на то, что необходимость поддержки со стороны остальных членов НАТО не позволят Эрдогану далеко зайти по тем контрмодернистским дорожкам, по которым ему нравится идти - хотя невелика вероятность того, что он вообще разлюбит прогулки по этому маршруту.

Понятно, что российские власти попытаются в этой ситуации расколоть НАТО - имея в виду Францию (вроде бы готовую вести совместные с Россией боевые действия) и Турцию как основных антагонистов внутри альянса в данной ситуации. Многое зависит от того, последует ли силовой ответ на сбитие самолета со стороны России - а если последует, то какой именно.

В результате мы можем получить ситуацию хотя бы частичного раскрытия карт. Запад в общем и НАТО в частности (и отдельным странам альянса) придется более открыто определить свои позиции по вопросу взаимоотношения сразу по ряду вопросов. Это и вопрос основных принципов, это и вопрос, какими именно методами эти принципы следует защищать, существуют ли на настоящий момент эти принципы вообще или их заменили экономические интересы и "реалполитик" - а также множество вопросов второго, более конкретного порядка - таких, как взаимоотношения с российским криминальным государством, вопросу российско-украинского конфликта, курдскому вопросу. Причем отказ от открытой рефлексии по этим вопросам будет тоже значимым ответом.

Таким образом, может статься, что Турция, преследуя некие сугубо партикулярные цели, помешала Западу пойти на весьма проблемный как этически, так и стратегически (да и тактически) временный союз с путинским режимом. Хотя не следует забывать, что союз с Турцией в ее теперешнем виде тоже является этической проблемой для Запада.

Профессор Зубов и угроза Путину со стороны любителей турецких курортов


Интересно, чем именно руководствовался уважаемый профессор Зубов, аргументируя "опасность для российских властей" введения экономических мер против Турции? Опасность, согласно Зубову, заключается в том, что "очередные ограничения для простых граждан [...] ухудшат социальный климат в России и вызовут недовольство со стороны народа". "[...] Если в результате этой войны люди лишатся возможности отдыхать на своих любимых курортах, последствия могут быть довольно серьезными. Поэтому, я повторяю, сейчас российским властям надо проявить максимальную сдержанность, любые резкие действия опасны", - утверждает профессор.

У меня возникает целый ряд вопросов. К кому именно обращается профессор? К российским властям? С какой целью? Помочь им упрочить свое положение в стране и не потерять власть? Дать косвенный сигнал тому сегменту рооссийского общества, которое ездит на турецкие курорты, что неплохо бы и проявить недовольство как-нибудь не на кухне? Он считает, что этот сегмент общества реально способен на открытое проявление недовольства? Он считает, что это проявление недовольства может быть настолько жестким, что будет представлять опасность для власти? 

Вот народ Северной Кореи, например, в Турцию не ездит. И 70 лет уже открытого недовольства особо не проявляет. На определенных стадиях ужесточения диктатуры успешные действия снизу по ее ослаблению и преодолению становятся уже почти что невозможными - и рушатся диктатуры либо в результате внешнего воздействия или "революций сверху".

Но, может быть, это тонкий академический сарказм? Симуляция симуляции? Может быть, профессор Зубов, осознавая симулятивную природу путинского режима, разыгрывает спектакль? Мол, давайте допустим, что Россия - страна как страна. С обратной связью и высокой значимостью общественного мнения. И он играет роль эксперта в такой стране, который по вполне либерально-демократическим правилам дает властям рекомендации. И при этом аргументирует свои рекомендации, делая вид, что слой жителей России, проводящий отпуска на турецких курортах, вполне аналогичен lower-middle классу в странах Запада.

Или тут к месту Кэрролл? "Мы же с вами в глупом положении, - говорила Алиса Мыши, - а настоящие англичане, когда попадают в глупое положение, делают вид, что они никуда не попали, а ведут светскую беседу".

Thursday, November 19, 2015

Об отношении эмигрантов из России к эмигрантам из Сирии

Давайте посмотрим на выходцев из бывшего СССР.

Склонны занимать ультраправые позиции, склонны к гомофобии, сексизму, расизму, склонны к бытовому насилию и коррупции. 

Ничего не взрывают и не стреляют? Да неужели? Напомнить, сколько терактов совершили агенты спецслужб СССР в других странах? Напомнить о том, какую роль играли выходцы из российской империи в разнообразных радикальных политических организациях стран Запада?

Сирийцев нельзя принимать, потому что они неблагонадежны? Потому что они наверняка мусульмане, а мусульмане - наверняка террористы?

По этой логике все эмигранты из бывшего СССР должны подозреваться в том, что они являются агентами советских, а теперь российских спецслужб.

Многие выходцы из СССР не понимают и не принимают тех трансформаций, которые произошли на Западе за последние 50 лет, мечтают о Западе XIX века, Западе 50-х годов века XX, или хотя бы о Западе Рейгана и Тэтчер - и в этом случае, находясь в странах Запада, являются реакционной, тормозящей дальнейшее развитие западного проекта силой. 

Особенно смешно в этой ситуации слушать возгласы "Хата не резиновая!" - от тех, кто все-таки сумел в нее влезть.

Однако Запад их - выходцев из СССР - все же тоже берет. Как и сирийцев. Потому что западный проект - проект, который скоро уже не будет называться западным. Это универсальный проект. Для всех. Он должен охватить всю планету. И для того, чтобы такой охват стал возможен, с проектом нужно знакомить жителей тех регионов мира, которые еще не в курсе. В частности, путем приглашения на Запад - пожить, посмотреть, как тут и что. Тем более тех, у кого в стране идет гражданская война.

Запад берет и не выгоняет. Даже тех, которые пытаются пихнуть ногой вниз тех, кто поднимается следующим. Хотя, если бы люди Запада имели сходную мораль и логику с постсоветскими "хатанерезинистами" - отправились бы последние принудительно в современную Россию. На строительство капитализма, либерализма, демократии - да чего там им угодно - по своему вкусу, но своими силами.

Wednesday, November 18, 2015

Русская философия после крымнаша


Я помню, как некоторые уважаемые философы из числа преподавательского состава философского факультета РГГУ предлагали закрыть всю эту лавочку и перестать допускать к защите диссертации по этой тематике - вызывавшей, видимо, у них ассоциации с "арийской физикой".

Может быть, они и правы. Может быть, нет никакой русской философии - но тогда нет и немецкой, французской, английской, даже греческой нет. Есть просто философия, универсальный проект. И если ты не просто философ, а "русский философ" - то в твоем карго-философском карго-буфете даже карго-осетрина как-то умудряется иметь вторую свежесть. И не философ ты, а тростиночка почти бессмысленная. 

Такая точка зрения имеет право на существование - если считать, что есть некий идеальный образ философии, ее эйдос, сверкающий в Трансурании. Тогда в каждой философии есть доля философии. А от той или иной социальной группы может приходить только то или иное искажение. Подлинно прекрасное едино и универсально - от индивидуализации же проистекает только паноптикум уродств. 

Однако забавно, что таким почтенно платоническим образом обоснованная русофилософобия является предметом высказывания людей, весьма далеких от платонизма - адептов "аналитической философии" (тоже универсальной, но почему-то процветающей прежде всего на английских и американских философских кафедрах), феноменологии (вселенской, но немного немецкой) и постструктурализма (глобального, но несколько французского). Многие из них, когда слышат слова "эйдос" или "метафизика", склонны хвататься если не за пистолет, то за более приличестсвующую философу кочергу.

Эта несообразность есть во всех антиметафизических направлениях мысли, в которых говорится о "магистральной линии развития человечества". "Нет ножек - нет мультиков". Нет метафизики - нет и магистрали. Выезжая на магистраль, мы имеем пункт А, из которого мы выехали, пункт B, в который мы намерены прибыть. Налицо финальная (целевая) аристотелева причинность - то есть некошерная, запрещенная правоверному сциентисту к употреблению в умственную пищу телеология. За такое спортсменов снимают с соревнований - употреблен допинг, в кулаке спрятан кастет, с доски украдена ладья.

Но взаимодействие дискурсов напоминает не спорт, а войну. Как говорил Дракон у Шварца: "Мы давно уже убиваем без всяких условий". В войне дискурсов на поражение используются любые софизмы - и их использование не подвергается общественному порицанию, поскольку нет ни имеющих глобальный авторитет правозащитников, ни имеющих планетарное доверие международных наблюдателей и миротворческих сил. Тонких софистов в этой войне отправляют сражаться с элитными частями противника с целью посеять смуту среди частей попроще. Грубых софистов отправляют обрабатывать широкое общественное мнение - и они даже занимают первые места в мировых рейтингах философов. проводимых респектабельными журналами типа Time.

Пафос борьбы тех, кого для краткости мне приходится второй раз называть могущим навести на некоторых читателей тоскливый ужас словом "русофилософобы", примерно таков. Это все то же вольтеровское "Раздавите гадину". Но проблема в том, что гадин следует давить честностью, той самой научной честностью и корректностью методологии, которая прославлена девизом на щите рыцаря-гадоборца - а если рыцарь использует недостойное оружие, у гадин отрастают новые головы, причем часто на месте головы самого рыцаря. В последнем случае оный рыцарь сам становится гадом, пытающимся сожрать другую гадину.

Рыцари-русофилософобы полагают, что нанося удары по "русской философии" как таковой, поражают саму путинскую власть, гебистско-бандитскую иерархию, имперскую идею и религиозно-фундаменталистское мракобесие. К русской культуре они относятся как к больному, вылечить которого невозможно, но который опасен для окружающих своим сумасшествием и заразностью, а потому болезнь может быть побеждена только уничтожением самого больного и вещей, которыми он пользовался.

Больной брал в руки Бердяева? Брал и вынул из Бердяева "духовные скрепы". Он брал Соловьева? Брал и вытащил из Соловьева планетарную роль русского царя. Брал русский космизм? Брал - что вытащил, правда, непонятно, но руками потрогал и тавро свое влепил. И они теперь для наших рыцарей как свастика - вроде хороший древний символ, но что делать, он побывал в слишком плохих руках. Извините, ничего личного, в топку.

Но это, так сказать, бой местного значения - но гадоборцы вопринимают себя бойцами на мировой войне, той самой, вольтерьянской. В этой войне применяется тактика выжженной земли - чтобы гадинам негде было завестись. Уничтожить дискурсивные экосистемы, в которых гадины могут существовать, произрастать и кормиться. 

Однако в результате применения такого оружия может возникнуть кризис ментальной экологии. Ковровые бомбардировки следует заменять более современным и точным оружием - и, что важно, не забывать регулярно проходить диспансеризацию на предмет своевременного обнаружения отрастания хвоста, охлаждения крови или образования чешуек и перепонок.

Я понимаю, что речи ректора МИФИ Стриханова, открывшего в своем почтенном учебном заведении то ли кафедру, то ли факультет теологии, впечатляют рыцаря-гадоборца - кстати, прошу иронию в адрес сих досточnимых рыцарей счесть самоиронией, поскольку к антиклерикалам и антиимперцам я отношу и себя - и он чувствует потребность еще раз бросить гадине вызов. Ректор обосновывает введение теологии, используя концепт, который он сам поименовал как "многомерная картина понимания мира" - то есть сосуществование и творческое взаимодействие различных познавательных парадигм. Однако всем понятно, что "другую парадигму" будет представлять РПЦ МП - но ректорат не даст устраивать магические ритуалы вокруг неолитических венер, не позовет камлать шамана, не проведет ритуал айяхуаски, не устроит буддийский ритрит, не будет измерять параметры нервной деятельности у медитирующих, даже не будет устраивать экуменических межконфессиональных христианских встреч. Не позовет адептов новых религиозных учений, не позовет психонавтов с психоделиками из Эсаленского института. А последние как раз работают на самом что ни на есть фронтире, вырабатывая ту самую новую парадигму. Мало того, этот ректор МИФИ и научную фантастику с фэнтези запретил бы, посколько они представляют собой, согласно его собственным словам, "сатанинскую форму религиозности".

Да, от таких альянсов во славу интеграции парадигм веет союзом доктора Менгеле с инквизитором Торквемадой во имя общечеловеческого блага. Но ощущение в воздухе специфического запаха в данном случае еще не является поводом для разрушения МИФИ и дисквалификации всего сообщества физиков как потенциально способных не только делать бомбы, но и дружить с фундаменталистами. Не стоит выкидывать саму идею сдвига парадигм - все же прогрессивная общественность такого не поймет. Постструктуралисткий плюрализм - от него Запад тоже не собирается отказываться (к большому сожалению рыцарей, не прошедших перевооружения, поскольку они по своему обыкновению выжгли бы такую гадогенную плюралистическую среду концептуальным напалмом).

Не стоит с ходу выкидывать и то, что принято называть "русской религиозной философией". В этом именовании многое неточно - и слово "русская" проблемно, и слово "религиозная" спорно. И общего между включаемыми в этот круг фигурами примерно столько. сколько между вороном и письменным столом. 

Однако в постмодернистскую глобальную деревню этот круг тоже может войти - и искатель, выйдя на фронтир познания, может найти в идеях, созданных в этом кругу, немало ценных инструментов для прорыва в неизведанное. Нужно только провести предварительную работу и очистить эти инструменты от налипшей на них имперской, фашистской, нацистской грязи. Выбросить из этого саквояжа штангенциркуль и шприцы упомянутого доктора Менгеле, сдать в подобающее заведение его коллекцию нижних челюстей - отследить и отбросить пропитавшие русскую мысль эгоистические размышления о величии империи, крови, почвы, религиозной исключительности и т.д. Сдать в специализиованный архив тексты вроде "Васисуалий Лоханкин и его великая роль в концерте цивилизаций". 

"Русская философия" может быть философией, только если слово "философия" стоит на первом месте, а слово "русская" добавляется в случае той или иной необходимости вторичным образом. Если человек сначала рефлексирует на своей "русскости", а потом пытается для обоснования своей идентичности найти некую "идею", которую назовет "русской" - такой способ создания идей я бы назвал плохой идеей. Трактат о месте Васисуалия Лоханкина в мировом концерте цивилизаций вряд ли этим мировым концертом будет востребован. Неплохо бы сначала научиться на чем-то играть. Неплохо также поразмышлять о мировом концерте как таковом. И исполнительское мастерство вместе с такими композиторскими идеями могут обеспечить место в этом самом мировом концерте. При условии, что музыкант помнит, что для концерта имеет значение музыка, то есть идеи - а всякого рода навязчивые этнические, национальные и конфессиональные идентичности следует оставлять в личных архивах для личного пользования, и показывать другим, только если другие попросят.

Sunday, November 15, 2015

Запретить свастику - начнут рисовать круг

К вопросу о запретах чего-либо из области символов, идеологий.

Я бы запретил волю к власти, волю к подавлению других, волю к унижению и издевательству над более слабыми, волю к эксплуатации других живых существ, волю к забиванию гвоздей микроскопом.

Но я не знаю, как это сделать. И подозреваю, что мои желания такого рода сами мотивированы внутренней агрессией и той самой волей к власти.

А если запретить свастику - начнут рисовать круг или какого-нибудь кракозябра, вкладывая в него всю ту же жажду власти. Запретить идеологию - найдут себе другую. Или назовут старую другим именем. 

Так что, полагаю, запретами в этом деле многого не добьешься. А можно и вообще отрицательный результат получить. Как это обычно бывает при попытках построить свободное общество, используя метод диктата.

"Запрещать запрещается".

Вот только как быть с теми, кто сам пытается запрещать? Включая тех, кто запрещает другим жить?

Почему я не крашу аватару в цвета российского флага

Если в третьем рейхе происходила массовая гибель людей в одном месте - это не значило, что остальной мир должен был в знак солидарности вывешивать свастики.

Почему я не красил аватару в цвета российского флага, а в цвета французского крашу? Да потому, что французский флаг для меня символизирует свободу, равенство и братство, а российский - нечто прямо противоположное. Или перпендикулярное, если учесть взаимное расположение полосок на двух рассматриваемых объектах.

Потому, что "российский" флаг символизирует не гражданскую нацию, а террористическую власть.

Потому что я хорошо помню такие вещи, как серия взрывов домов в Волгодонске и Москве с посдедним звеном в виде "учений ФСБ в Рязани".

Не вывешивал - потому что не хочу вывешивать на похоронах убитого флаг того, кого подозреваю в убийстве.

Friday, November 13, 2015

Теракты в Париже. Не отдать свободу за призрак безопасности

Самой перворазрядной нечисти все равно, под каким лейблом устанавливать мировую диктатуру - халифата или отрекшегося от свобод Запада. Главное - не отдать свободу за призрак безопасности. Французы, держитесь.

Thursday, November 12, 2015

Победа, которая не всем видна. Еще немного об акции Павленского

Вот спрашивают меня - ну и что толку с вашего Павленского, в чем эффективность таких действий для "победы"?

Воин не думает о победе и поражении. То, что для него победа, обыватель-прагматик видит как поражение.

Но в мире идет такое сражение, в котором бесстрашие одного человека перед огромным монстром и есть победа. Хотя даже если и говорить не об истинном масштабе сражения, но только о проявлении этого сражения в качестве события в физической реальности - даже о последнем многие просто не в курсе. Но так часто и бывает.

И эта победа, хотя и не всем очевидна, совершенно реальна, даже если и не приводит к власти респектабельных дам и господ в деловых костюмах. Даже если вообще никого ни к какой такой "власти" не приводит. 

Просто в результате слабеют власть, контроль и подавление как таковые. Не в Кремле конкретно. А вообще.

Авангард протеста: акционисты на смену рок-музыке

Интересно, что по факту именно художники-акционисты стали авангардом сопротивления российскому режиму. Если попросят назвать два самых примечательных момента протестного движения 2011-2015, я назову «Панк-молебен» Pussy Riot и «Угрозу» Петра Павленского.

Никакие не митинги. Митинг становится событием в том случае, если он не расходится. Никакой не «средний класс» - он в своей массе дрожит за накопленную собственность, за свое рабочее место или бизнес. Ему есть, что терять – и он готов только гулять с шариками, пока разрешают. Во всяком случае, пока.

Интеллектуалы – они в основном все тот же средний класс со всеми его привязанностями. Многие из них не высказываются на политические темы даже в соцсетях. 

Удивительно, что из протестного движения выпала рок-музыка. Я за последний год несколько раз был во Франции – и познакомился там с целым пластом француского протестного рока. В России же это явление либо просто не существует, либо лишено какой бы то ни было известности даже в среде сопротивления. Русский же «рок» (кавычки не случайны) по большей части переместился в сферу «чистого искусства», иногда прямо-таки являясь музыкальной иллюстрацией картин Ватто, перестав отличаться от эстрадных шансонье чем бы то ни было, кроме стилистики игры на инструментах.

После акции Павленского

Я понимаю стремление классификаторов уложить каждое явление в соответствующую ячейку. Им бывает важно определить, что перед ними – слон, кит, слонопотам, философия, наука, искусство, подделка или шарлатанство. Однако и искусство, и наука, и философия – это понятия, концепты, которые устанавливаются не путем открытия неких фундаментальных неколебимых истин, а путем соглашения, достижением консенсуса. И в отношении искусства полного консенсуса нет. В том числе и в среде искусствоведов.

Я понимаю, что следствию и суду бывает важно понять, что подследственный или подсудимый – настоящий художник, поэт или мыслитель. Для этого они вызывают в суд авторитетных (по представлениям следствия и суда) экспертов в соответствующих сферах. Важно это бывает и в подворотне – многие гопники отказывались от своих агрессивных намерений, узнавая, что намеченная жертва – музыкант. Причем верили, случалось, и на слово.

Однако есть и другие измерения. Да-да, тот самый «высший суд», который ничего общего с насилием, гопниками, земными судами, следствиями и «таящимися под сению закона» не имеет и называется «судом» то ли по недоразумению, то ли по контрасту, то ли по желанию земных судей (по совместительству - царей).

И в этом высшем смысле лично мне уже нет дела до социальных полей, на которых повешен лейбл «искусство», и до склок по поводу демаркаций между искусством и не-искусством.

Wednesday, November 11, 2015

Петр Павленский: искусство бесстрашия


Творчество собственной жизни человеком, отказавшимся от соблазнов мира, религиозные писатели Византии называли «искусством искусств», «художеством из художеств». О «теургии», слиянии искусства и жизни мечтали немецкие романтики и авангардисты XX века. В своих высших проявлениях акты человеческой деятельности становятся синтетическими – в них становятся едиными и нераздельными познание, любовь, свобода, искусство, философия, этика и эстетика – и, конечно, политика. Политика – потому что и художник, и философ, и мистик, достигая подобной синтетичности, становятся опасны для существующих иерархий господства/подчинения. Они и их творчество становятся революцией. Искусство - это революция в высшем смысле этого слова, то есть перманентная антиэнтропийная трансформация, идущая в нашей Вселенной, наверное, с момента Большого Взрыва. И это и есть настояшая, самая реальная жизнь.

Художник-акционист Петр Павленский – осуществивший давеча акцию «Угроза», частью которой стал поджог дверей Лубянки – сделал свою судьбу произведением своего искусства. Его акции формально разделены, дискретны, отдельны в пространстве и времени – но так только кажется. Каждая акция является продолжением предыдущей. Пространство-время между акциями не пустуют – сами заявляемые акции суть лишь точки экстремума этой творческой функции. Точнее – надводные части айсберга. Акцией является последующий арест, следственные действия и судебное разбирательство. Напомню тот факт, что летом произошло нечто, очень напоминающее сцену из «Мастера и Маргариты»:

«- ...однако, послушав меня, он стал смягчаться, - продолжал Иешуа,  - наконец  бросил  деньги  на  дорогу  и  сказал,   что   пойдет   со   мной путешествовать...
Пилат усмехнулся одною  щекой,  оскалив  желтые  зубы,  и  промолвил, повернувшись всем туловищем к секретарю:
- О, город Ершалаим! Чего только не услышишь в нем. Сборщик  податей, вы слышите, бросил деньги на дорогу!
 Не зная, как ответить на это, секретарь счел нужным повторить  улыбку Пилата.
 - А он сказал, что деньги ему отныне  стали  ненавистны,  -  объяснил Иешуа странные действия Левия Матвея и добавил: - И с тех пор он стал моим спутником».

Да, следователь, который вел дело Павленского, этим летом под влиянием бесед с обвиняемым в вандализме уволился из СК и выступил на процессе в качестве свидетеля защиты. 

Многих смущало, что акции Павленского часто связаны с нанесением себе телесных повреждений. Смущавшиеся сомневались в психической адекватности акциониста и подозревали его в мазохизме. Однако совершенно справедливо было замечено, что членовредительские компоненты акций Павленского были призваны продемонстрировать готовность человека претерпевать боль и лишения. Художник, зашивающий себе рот и пробивающий гвоздем мошонку, показывает, насколько нелепы попытки запугать настоящего человека угрозой боли – и насколько задавлены страхом те, кто боится сопротивляться деспотии под угрозой лишения надбавок к зарплате.

Павленский стал своего рода Муцием Сцеволой нашего времени – тот сжег свою руку, когда ему стали угрожать пытками, чтобы показать, что пытки его не пугают.

Я не знаю, каковы пределы человеческой устойчивости перед пытками – но я допускаю, что в некоторых случаях этих пределов нет. И – поскольку акции Павленского им самим позиционируются как действие художественное, совершаемое в символическом пространстве – они демонстрируют не столько личное бесстрашие Павленского (каковое отрицать невозможно), но именно перспективы достижения бесстрашия абсолютного перед лицом любой угрозы, любого силового давления извне, каким бы мощным это давление ни было, и какие бы усилия по запугиванию ни прилагал доминантный альфа-самец, сколь угодно продвинувшийся по своей демонической иерархической лестнице.

Последняя акция Павленского увенчала предшествующую их череду - впрочем, она продолжается. Например, на следующий день после ареста на суде, который должен был определить меру пресечения, Павленский заявил, что будет молчать до тех пор, пока обвинение не будет переквалифицировано со статьи «вандализм» на статью «терроризм».

Создаваемое Павленским художественное пространство – это настоящее эпическое полотно. И «Угроза» порождает сразу несколько ассоциаций эпического ряда. Фигура грустного человека с канистрой на фоне горящих дверей самого страшного здания в России вызывает в памяти самые разные фигуры и сюжеты. 

Арагорн, выходящий из подземелья и ведущий за собой войско мертвых – только не клятвопреступников, а жертв. Войско погибших в подвалах Лубянки. Акционист на фотографии один – но это иллюзорное одиночество, поскольку зритель понимает, что за его спиной из горящих дверей выходят невидимые обычным глазом герои.

Конечно, многие толкователи акции вспоминали о «вратах ада». Евгений Ермолин предположил, что главный герой акции поджег врата ада и вошел в них, чтобы там сразиться с темной силой. И действительно, арест тут символизирует сошествие в преисподнюю, отсылая к христианскому преданию. Предание же гласит, что ад проглотил Иисуса как наживку, но не смог переварить ее, в результате чего врата ада раскрылись и выпустили оттуда узников. По некотором же версиям предания, ад был просто разрушен изнутри.

Некоторые вполне либерально настроенные христиане считают подобный параллелизм автора и персонажа акции с Иисусом чем-то неприемлемым и даже кощунственным – хотя и не собираются подавать в суд на авторов подобных трактовок за оскорбление религиозных чувств. Однако напомню таким либеральным христианам, что литургическая символика полна подобных замещений – например, когда епископ занимает «горнее место» за алтарем.

Вспоминается и шварцевский Ланцелот, бросающий вызов Дракону. Он тоже поначалу один – и «лучшие люди города» выстроились в вереницу, чтобы просить рыцаря покинуть город. 

Никто не мешал всем желающим подключиться к акции Павленского. Не его вина, что он остался один. В отличие от тех, кто обещал придти еще, он пришел и не ушел.

Героизм у одних вызывает восхищение (даже если человек не чувствует себя способным немедленно встать плечом к плечу с героем). У других же – отторжение. «Не дразнить гусей», «Он выпендривается и проплачен», «Отыграются за него на нас» - список проявлений окажется длинен. Все эти голоса – хор обитателей покоренного Драконом города. И вот то Бургомистр, то сам Дракон пытаются показать Ланцелоту рабскую сущность людей, за которых Ланцелот вызвался идти на смертный бой. 

Эту ситуацию мы сейчас и наблюдаем – знакомясь с уже приевшимися разговорами о сумасшествии и мазохизме, к которым добавились причитания о «порче чужой собственности» и «дверях как памятнике истории». Интересно, эти критики уже выступили с петицией, призывающей Францию восстановить Бастилию и извиниться перед ее бывшими хозяевами, архитекторами, строителями? Было бы интересно послушать, что именно ответят петиционерам французы.

Но венцом фарса стало заявление самих гебистов о том, что они считают происшедшее актом вандализма – потому что в этом здании проводило время много знаменитых людей России. 

В организациях подобного рода вообще умеют шутить. Но эти шутки полны зловония.

Акция властного насильника - не художественная акция. Есть разница между Диогеном, устроившим акцию Александру, и Калигулой, вводящим коня в сенат. Диоген мог устроить Александру Македонскому акцию. А Александр Диогену - нет. Сначала он должен был бы стать Диогену хотя бы ровней. А он был в кандалах собственной власти.

Именно это упускается из виду критиками радикального акционизма. 

Диктатор устраивает эпатажную акцию, чтобы проверить границы своей безнаказанности. Это глумление сильного над слабым – и наслаждение своей безнаказанностью, покорностью своих рабов. Юродивые же, даосы, дзенские монахи и современные художники-акционисты устраивают акции, призванные разрушить сакральный ореол, который пытается создать себе насильник «в законе». 

Настоящее творчество неразрывно связано со свободой и любовью. Настоящий творческий акт – это акт освобождения самого творца, который этим актом помогает освободиться и другим живым существам. Псевдотворчество тирана же направлено на дальнейшее закабаление подданных – и, парадоксальным образом, на заточение самого себя в темницу собственного эгоизма и паранойи.

Так, глумление комсомольцев над крестными ходами в тридцатые годы прошлого века было псевдотворчеством – зато «панк-молебен» Pussy Riot был самым настоящим творческим актом по высшему разряду.

Спрашивают: «Но если Павленскому можно поджигать двери Лубянки, то почему тогда Энтео нельзя громить экспонаты выставки в Манеже? Почему в первом случае вы квалифицируете действие как творческий акт, а во втором – как акт того самого вандализма, который вменяется и Павленскому? Не практикуете ли вы двойные стандарты?» 

Отвечаю. Энтео со товарищи – хунвейбины. Павленский стоит с канистрой один – а за ним миллионы жертв репрессивной машины. За Энтео же – фундаментализм и тоталитаризм. Все его акции насквозь фальшивы – поскольку он выглядит не как рыцарь в творческом поле, а как приблатненный шпингалет, которого братва, сама до поры прячась в подворотне, выпустила провоцировать уличного прохожего. В мире возможно все – и все можно постараться выдать за творческое действие. Пожалуйста – все желающие могут попробовать описать художественные достоинства действий Энтео, а равно талибов с игиловцами, Нерона с Калигулой, или, как говорилось в анекдоте, оценить концептуальную задумку тех, кто решил уничтожить одну известную выставку с помощью бульдозера. От чего устроители этих акций освободились, кого освободили. Они могут по-своему определить понятие искусства, найти между собой консенсус и выдавать ежегодные премии имени Калигулы.


Мне кажется, акции, подобные той, которую устроил Петр Павленский, имеют мистическое измерение. Они пробивают брешь в какой-то броне, которая закрывает от людей свет высшей реальности, истины, свободы, любви. Они становятся символами освобождения. Я смотрю снова и снова на фотографию, на которой вижу худощавого человека с канистрой на фоне горящих дверей – и мне становится просторнее, словно очищается воздух. Словно рассеивается мгла, которая столько времени ткалась – из которой соткано самое страшное здание России. И верится, что оно вместе с этой мглой растворится в лучах рассвета.



P.S. 

Я понимаю стремление классификаторов уложить каждое явление в соответствующую ячейку. Им бывает важно определить, что перед ними – слон, кит, слонопотам, философия, наука, искусство, подделка или шарлатанство. Однако и искусство, и наука, и философия – это понятия, концепты, которые устанавливаются не путем открытия неких фундаментальных неколебимых истин, а путем соглашения, достижением консенсуса. И в отношении искусства полного консенсуса нет. В том числе и в среде искусствоведов.

Я понимаю, что следствию и суду бывает важно понять, что подследственный или подсудимый – настоящий художник, поэт или мыслитель. Для этого они вызывают в суд авторитетных (по представлениям следствия и суда) экспертов в соответствующих сферах. Важно это бывает и в подворотне – многие гопники отказывались от своих агрессивных намерений, узнавая, что намеченная жертва – музыкант.

Однако есть и другие измерения. Да-да, тот самый «высший суд», который ничего общего с насилием, гопниками, земными судами, следствиями и «таящимися под сению закона» не имеет и называется «судом» то по недоразумению, то ли по контрасту, то по желанию земных судей (по совместительству царей).

И в этом высшем смысле лично мне уже нет дела до социальных полей, на которых повешен лейбл «искусство» и до склок по поводу демаркаций между искусством и не-искусством.