26.08.91.
[…]. Но вот я уже неделю как в Москве, а взял ручку только что.
Вернулись мы [из Польши] в ночь с 18 на 19 августа. Всей тусовкой поехали к Н. […] Отметили приезд. Лег спать я часов в 5 утра. А в 7 меня будит Н. Лицо каменное. "Вставай, Митька, военный переворот". Я мгновенно понял, что это правда - выражение лица Н. не оставляло никаких сомнений.
Итак, прежде чем говорить о польских приключениях, я должен рассказать тебе об этих трех кошмарных днях.
Ты, конечно, знаешь, что у нас происходило с 19 по 21 августа. Я думаю, кое-что видела и по телевизору. Кроме того, ты получишь кучи писем, и в каждом будет рассказываться об этих интереснейших событиях. Так что приготовься к тому, что слово "переворот" тебе осточертеет до предела. Но, сама понимаешь, все личное, частное в эти дни отошло на второй план. Я очень рад, что успел вернуться в Москву до начала этой чертовщины. […]
Итак, я возвращаюсь к этому ужасному утру 19 августа. […] стоим на кухне полукругом и слушаем "Заявление советского руководства", "Обращение к советскому народу". Горбачев смещен "по состоянию здоровья", образован Гос. комитет по чрезвычайному положению (ГКЧП), вводится цензура, запрет на деятельность нелояльных политических партий. Нет смысла пересказывать тебе содержание всех этих обращений - ты наверняка все это читала и смотрела сама. А состав ГКЧП - милые, добрые, всем известные люди: Язов, Крючков, Пуго, премьер Павлов, вице-президент Янаев...
Представь себе наше состояние. Снова беспросветность, казармы, мерзость... Надежд не было практически никаких - мы были готовы к тому, что лет 20 нам придется прожить в условиях диктатуры. Громкие слова о благе народа, бездарный текст с лексическими ошибками...
Мы пошли в комнату ловить западные станции. Их с первого дня начали глушить - но не ревом (эти станции демонтированы), а наложением другой программы. И вот стебалово-то! Первое, что мы услышали - это голос нашего любимого ректора Юрия Николаевича (Афанасьева - прим. авт.), который за несколько дней до переворота уехал в Париж.
Но эти путчисты - просто мудаки и ничего больше. Бездари. Даже переворота толково не смогли устроить. Какой идиот объявляет о смещении главы государства в 6 утра, а войска в Москву вводит только в 10? Им надо было вводить войска ночью, арестовывать Ельцина и правительство России, захватывать здание Верховного Совета РСФСР. Видимо, сия идея пришла им в голову скоропостижно. Дело в том, что в пятницу 16 августа было решено подписывать Союзный Договор во вторник, 20 августа. Проект союзного договора консерваторов не устраивал, так как наметился альянс Горбачева с Ельциным. В распоряжении у них было 3 дня. И они решились на этот шаг.
В голову лезла куча ассоциаций - практически все из "Гражданской Обороны". Что-то теперь нас ожидало? Опять лагеря, расстрелы? Что будет с нашим институтом (МГИАИ, ныне РГГУ - прим. авт.)? Разгонят? И вообще, что делать, куда бежать? С кем драться? Наша информатика, конечно, не училась бы - теперь во время неминуемой забастовки Ганнушкина бы уже не предложила нам "заниматься нашим любимым делом - матанализом". Обсуждали, что делать, если станет совсем уж круто. Я сказал, что смотаюсь либо на Алтай, либо в Оптину Пустынь.
27.08.91.
Продолжаю. В голову все время лезла фраза […]- "и всем нам настанет педсовет". Настал. Хуже всего была такая мысль: все проглотят эту хунту, промолчат, кучку "так называемых демократов" посадят, и на этом все кончится. Запад не поможет, не станет вмешиваться в наши "внутренние дела", лишь бы совок не катил бочку. А первое время Янаев & Co ее бы не катили - не законченные дегенераты ведь. Хотя Янаев, как говорят, хронический алкоголик. Кстати, Павлов с утра 19 августа так перепугался собственной смелости, что ушел в запой на два дня и ни в одном совещании ГКЧП участия не принимал.
[...]
После первого "информационного удара" настроение почему-то улучшилось - так всегда бывает, когда "нечего терять, кроме своих цепей". Шутим, смеемся, пышным цветом расцвел черный юмор. Но всем было понятно, что это так - для оттяжки, чтобы смягчить обстановку. Все-таки круче этого утреннего "последнего известия" могло бы быть только объявление о начале ядерной войны.
[…]
Я начал звонить маме на работу. Оказалось, что она с этого дня ушла в отпуск, а сейчас уехала встречать поезд из Запорожья на Курский вокзал. Мамина сотрудница сказала мне, что видела, как по проспекту Вернадского шли танки. [...]
Слушали радио мы до трех часов дня. Потом мы с A. […] решили поехать в центр, посмотреть, как там и что. [...]
Вышли мы на улицу, ругаем коммунистов, бесимся. Знаешь, в принципе, не страшно было – просто безнадега. И азарт. Полная свобода и раскрепощенность – и внешняя, и внутренняя. На улице ничто не говорило о том, что произошло что-то ужасное. Только со станции Лось из Москвы уезжало гораздо больше народу, нежели ехало в Москву. Половина людей, видимо, ничего еще не знала. Приехали на площадь трех вокзалов – там все спокойно: одни люди продают цветы, другие их покупают, куча народу, военной техники не видно. Отправились на «Баррикадную», где расположен Дом Советов РСФСР. Туда уже приехало много народу. Начиналось строительство баррикад. Разбирали заборы, ограждения; машины на тросах тащили бетонные блоки; откуда-то взялись передвижные подъемные краны, лебедки. Останавливались троллейбусы, автобусы; подъезжали грузовые машины с песком… Я, честно говоря, от «советского народа» подобных вещей не ожидал. Не думал, что «совки» способны на такое.
Активнее всего работали всякие неформалы – особенно панки и анархисты. Хипов и металлистов тоже было предостаточно. Баррикады строились в основном ими. Когда все закончилось, председатель Ленсовета Беляев (Собчак сейчас мэр) отдельно поблагодарил ленинградских панков за оборону Ленсовета и проч. Многие депутаты России и Союза говорили, что раньше они недооценивали «нашу молодежь»: мол, и музыка у них дурацкая, и развлечения у них дурацкие. А теперь «мы поняли, что у нас есть достойная смена». Это прелестное зрелище – «волосатые ублюдки», тащащие на баррикады арматуру, доски, палки, камни… Так жалко, что у меня не было фотоаппарата – такие потрясающие кадры можно было бы сделать…
Потом мы увидели БТРы, БМП, самоходки, стоящие на Калининском проспекте. Вокруг них – толпа, разъясняющая солдатам обстановку. Никто с ними не ругался, наоборот – солдатам кидали цветы, сигареты, шоколадки, консервы. Какой-то мужик, протягивая пачку сигарет, сказал: «Только уезжайте, ребята». И действительно, техника развернулась и уехала.
Мы пошли пешком на Пушкинскую площадь. Там тоже стояла техника – та же картина, что и на Новом Арбате. Как только мы туда подошли, уехала и эта колонна.
Проходя мимо Телеграфа, мы увидели, что он закрыт.
Манежная площадь. Митинг. На асфальте белой краской огромными буквами написано: «КПСС – к ответу! Большевистских путчистов – под суд!» Сказали, что арестован Гдлян, Уражцев (один из сопредседателей «Щита», демократического союза военных).
В это время около Манежа стали выстраиваться десантники, подъезжать БТРы и БМП. Нас предупредили, что они, вроде бы «находятся в состоянии опьянения». Организаторы митинга сказали, что митинг бессрочный, но много народу здесь не нужно: все, кто может – пусть идут к Дому Советов РСФСР. Туда мы и отправились. Вместе с Б. , которого мы встретили на Манежной (днем у ВС РСФСР я встретил еще и К. Помнишь – парень из вечерников).
Было семь часов вечера. Мы еще днем решили, что на ночь останемся у здания Верховного Совета.
В эти дни я не раз вспоминал январь, как во время событий в Вильнюсе мы слушали голоса, мечтали оказаться в Прибалтике, говорили, что если подобное произойдет в Москве, то пойдем защищать Верховный Совет. Что ж, эти дни наступили, причем в более крутом варианте, чем мы предполагали.
Эти сволочи, честно говоря, застали меня врасплох. Я не ожидал такого поворота. Но точно так же я не ожидал и столь быстрого краха хунты.
И письма тебе нельзя было отправлять: телеграф и почтамт закрыты. Телефонной связи с другими странами нет. Чрезвычайно приятно!..
За те трое суток, которые я провел около "Белого Дома", как теперь называется здание ВС РСФСР, я встретил кучу знакомых: [перечисление]. По утрам я уходил домой, отсыпался, а часам к четырем возвращался обратно.
Разными были эти три ночи. Первая оказалась спокойной. Но это спокойствие было иллюзорным: теперь мы узнали, что штурм здания был назначен на 18 часов 19 августа. Штурмовать должна была так называемая группа "Альфа" 7-го управления КГБ. Планировалось разметать народ, находящийся у здания, гранатометами и прочими прелестями уничтожить охрану на 1-м и 2-м этажах, прорваться внутрь, захватить или убить Ельцина и еще 12 руководителей России. Но руководители подразделений "Альфы" отказались идти на захват. Поэтому штурм был отложен сначала на 19, потом на 20 часов, на 22, на 12 ночи и т.д.
Какие-то ребятки притащили настоящий аэростат, запустили его, подвесив к нему трехцветный российский флаг.
Не знаю уж, на что рассчитывали эти "любители" - вероятно, полагали, что Ельцин пойдет на уступки, на компромисс. Говорят, правда, что с арестом Ельцина они опоздали на 20 минут - он успел уехать со своей дачи.
Часов в 11 утра Ельцин и несколько российских депутатов вышли встречать танковую колонну. Ельцин (вот стебалово-то) влез на танк и призвал москвичей к сопротивлению.
[...]
Фантастическое зрелище - Калининский проспект, перегороженный баррикадами! Кто знал, что придется увидеть такое?
[...]
К Верховному Совету подъехали львовские автобусы и встали вплотную к окнам первого этажа, заранее закрытым досками и арматурой снаружи и заставленными тяжелой мебелью изнутри. В эти автобусы, а также в автобусы и троллейбусы, стоящие в баррикадах, забирались люди и спали. Была организована бесплатная раздача горячего чая, бутербродов, консервов. Люди искали по окрестностям палки и доски, разводили костры. Около каждого костра был приемник, настроенный на какой-нибудь голос.
[…]
На балконе были установлены динамики, через которые нам сообщали новости и объявления. Вели эту передачу Любимов, Политковский, Молчанов и Белла Куркова. Сами они сидели внутри здания в комнате, где находилась внутренняя радиостанция. По этому радио мы узнавали о новых указах российского руководства. Ельцин объявил хунту вне закона; объявил, что КГБ, МВД, армия, дислоцированная на территории России, переходят в ведение России. Время от времени бесплатно раздавались спецвыпуски газет, запрещенных по указу ГКЧП. А разрешены были только "Правда", "Известия", "Труд", "Сов. Россия", "Красная Звезда", "Рабочая трибуна", "Московская правда" и "Сельская жизнь".
И тут до нас стали доходить новости, одна приятнее другой. 10 танков из Таманской дивизии перешли на сторону России. Господи, подобного я еще не видел. Для прохода "демократических танков" разобрали одну баррикаду. И как же их встречали!.. Как Юрия Гагарина, наверное. Танки встали вокруг белого Дома на ключевых местах.
28.08.91.
Так. Сейчас перерыв в чрезвычайной сессии Верховного Совета СССР прямая трансляция которой ведется по первым программам радио и телевидения, и я еду отправлять письмо. Такое время - снова сидим, уставившись в телевизор. КПСС is dead!
[…]
4.09.91.
[…]
На чем там я остановился? По-моему, на танках, стоящих вокруг Белого Дома. […]
Итак, первая ночка была спокойной. Я окончательно одурел от недосыпу, захотелось к Ихтиандру. Пришлось залезть в один из автобусов, подогнанных вплотную к окнам. Сиденья там неудобоваримые, мало пригодные для отдыха. К тому же желающих посидеть было более чем достаточно. Поэтому в автобусе я не просидел и полутора часов. Часа в 2 ночи вылез и отправился изучать местность. Когда затрахался бродить - вернулся на площадь перед главным входом. Горели костры. К одному из них пристроился и я. Все уже было по фигу, и я лег на мокрую и холодную землю без подстилки. Стал слушать радио. Новости были самые чудесные. В Москву ввели две танковые дивизии - Таманскую и Кантемировскую. Обе перешли на нашу сторону. Дивизию Дзержинского (ту самую, которая "поработала" в Тбилиси) даже не "пригласили" - поступили данные о ее неблагонадежности. Вся армия, дислоцированная на Сахалине, тоже поддержала российское руководство. Ну и так далее.
Потом я нашел A. Было уже утро. "И был вечер, и было утро. День второй". Еще одна очень популярная в те дни цитата - "нам бы только день простоять да ночь продержаться".
В 6 утра мы поехали ко мне домой. […] Дома А. сразу отрубился, а я […] посмотрел с матушкой повторение вчерашней пресс-конференции этих мудаков. […]. Журналисты молодцы, стебались над ними, как хотели. "Не брали ли вы уроков у Пиночета?" - вопросы типа таких.
Говорят, на заседание ГКЧП 18 августа, еще до переворота, Янаев и Павлов явились бухие. И Павлов сказал Янаеву: "Вот мы здесь с тобой два неуклюжих дурака". Павлов так и не просыхал до среды; а когда арестовывали Янаева, он беспробудно спал. Его еле-еле разбудили. Он был мертвецки пьян и не мог понять, где он находится и чего от него хотят.
Действительно, на пресс-конференции было похоже, что Янаев пришел на нее с крутого похмела. Руки дрожат, брови дергаются.
В 4 часа мы снова поехали в центр. Первая ночь нас немного успокоила. Стало ясно, что хунта сама в недоумении, в растерянности, что она сама не знает, что делать.
Манежная была уже оцеплена. Около "Москвы" - огромная колонна танков. Возле каждого танка народ занимался идеологической обработкой солдат. Они, бедные, просто не знали, куда деваться. Один лейтенант пессимистично сказал: "Вы здесь полгода простоите, и мы простоим. Вы все здесь с голоду подохнете, ну и мы подохнем". Перекрыть подходы к Белому Дому путчисты так и не додумались. Туда стекалось все больше и больше народу.
Планы наши были таковы: часок потусоваться там, узнать новости, потом заехать к Н., взять вещи, завезти их домой, затем вернуться на "Баррикадную", которую теперь уж точно не переименуют. [...] Мы уже ехали вниз по эскалатору, когда люди, едущие нам навстречу, стали кричать: "Возвращайтесь! Не уходите! По радио сказали - скоро будет штурм!" Мы плюнули и решили вернуться к Белому Дому. От новоприбывших мы узнали, что штурмовать нас будет какая-то Северо-Кавказская воздушно-десантная дивизия, причем с применением самолетов и вертолетов. Стало очень смешно и интересно - на меня еще никогда не сбрасывали десант. Страшно не было - все стало по хую, хоть трава не расти. От метро я позвонил H., сказал, что мы не приедем, вещи заберем потом, и попросил ее позвонить вечером моей маме (ее не было дома) и сказать, что ночевать я не приду. Около телефонных автоматов мы встретили [еще двух знакомых]. Постебались с ними над всем этим делом. Только стебаться и оставалось.
Народ шел нескончаемым потоком. Кайф! Даже совками их теперь не хочется называть. На вторую ночь осталось от 50 до 200 тысяч. Хотя говорят, что это преувеличение и было всего тысяч 20. Но и то хорошо. И этого оказалось достаточно. Всем было понятно, что грядущая ночь будет более тяжелой, чем предыдущая. Хунта должна была что-то делать, что-то предпринять. (О своих мыслях по поводу происшедшего - потом, сейчас я просто пересказываю последовательность событий вокруг меня). Она и так, как говорят шахматисты, потеряла темп - то есть, упустила инициативу, перестала диктовать условия.
Ну ладно, мне уже надоело писать про это общенародное развлечение. "Спасибо партии родной за трехдневный выходной" - сказал кто-то на победном митинге. Хватит на сегодня об этом.
[…]
А сейчас у нас тут пиршество демократии. Все как во сне: снесли памятники Дзержинскому, Свердлову (так что "Яшка" уже не "Яшка"), Калинину, КПСС фактически запрещена, ЦК опечатан, наш старый добрый институт переводят в здание бывшей Высшей партийной школы, шикарный дом с тремя столовыми, не считая буфетов. Ни большевиков, ни КГБ, ни военщины, ни общества "Память". Вообще никого, даже странно: никаких тормозов больше нет. Путь открыт. […]
А в пушки танков цветочки вставляли.
