Беседа Фёдора Синельникова и Дмитрия Ахтырского
Ф.С. О фальсифицируемости. Рассматриваемые нами историософские, метаисторические вопросы все же не совсем - или совсем не - входят в компетенцию науки, о которой мыслил Поппер. Мы же не претендуем на создание научного...
Д.А. В пределе - все проблемы являются научными.
Ф.С. Если применять подход Поппера - он бы сказал, что та описательная модель, которую мы хотим приложить к истории, ненаучна.
Д.А. Я бы ему ответил, что она не то, чтобы ненаучна. Она недостаточно научна - и мы это прекрасно знаем. Мы используем слишком богатую символическую система. Она настолько рафинирована, что ее рамках мы можем предложить сразу несколько вариантов - и нам трудно их проверить. Мы находимся в процессе работы. А ее промежуточные результаты мы никому не навязываем. Есть проблема - и мы ее обсуждаем в рамках этого дискурса. Теория суперструн тоже плохо проверяется. К тому же мы с самого начала говорим, что не все в мире описывается в виде законов. В мире действуют не только падшие силы, лишившие себя свободы. Здесь возникает другой вопрос - а с какой стати наука должна заниматься только детерминированностями? Если в природе есть такая вещь, как свободная личность - это не значит, что она не может являться предметом научного исследования. Как так - вещь есть, а изучать ее нельзя?
Ф.С. Фактически, многие вещи вот так и замалчиваются в науке. Их нельзя изучать, потому что они разрушают сложившуюся картину мира. Они либо априори объявляются фальсификатами, либо не замечаются вовсе. А еще у гуманитариев, претендующих на научность, есть такой удивительный метод: использовать объяснения, которые объяснениями не являются. Особенно замечательны рассуждения о коллективном бессознательном. А что такое “коллективное бессознательное”? Как оно работает?
Д.А. Они уходят от онтологических вопросов.
Ф.С. Зачем тогда вводить термины, которые требуют трех томов дополнительных объяснений? Почему оно “коллективное”? Почему оно именно “бессознательное”?
Д.А. Сразу вспоминается Марк Твен с его рассказом “Ученые сказочки для примерных пожилых мальчиков и девочек”. В нем маленькие лесные зверюшки отправились в экспедицию и увидели поезд. И один из экспертов по итогам наблюдения сделал вывод: “Радуйтесь, ибо нам выпало счастье наблюдать явление несравненной важности. Это было Весеннее Равноденствие!” Всеобъясняющие объяснения. Как “божественная сила” в науках прошлого. Люди ставят сами себе предел для объяснения - и в отношении этих предельных понятий уже не задают себе вопроса, что это. “О, сынок, это уууууууууу! Это вещь! Коллективное бессознательное! Если бы я знал, что это такое - какое бы оно было “бессознательное”?” Такое “коллективное бессознательное” - это термин, замещающий термин “божество” в прежних научных дискурсах. “Часы показывают время, потому что обладают часопоказательной силой”, - такой пример на этот счет приводит Лейбниц в “Рассуждениях о метафизике”. Но в данном случае Поппера можно послать далеко и на него не ориентироваться. Посчитать, что мы с ним поговорили.
Ф.С. Теоретически - да. Но ты сам меня все время подкалываешь с этой попперовской фальсификацией.
Д.А. Ну так когда это возможно - то надо постараться. Когда речь идет о законе.
Ф.С. Ты так давно и упорно сам термин “закон” разрушаешь, что я сам последнее время стал задумываться: может быть, действительно, следует скорее говорить не о “законах”? Может быть, просто эти существа устанавливают во взаимодействии друг с другом такие правила - а мы интерпретируем эти правила как “законы”.
Д.А. Весьма корректное замечание. Когда речь идет о научном дискурсе - да, я требую строгости. Но я совсем не требую строгости, когда речь идет о метанаучном дискурсе. Когда речь идет о возможностях, о вероятностях.
Теоретически, я, конечно, против термина “закон”. Или - за его переосмысление. Я вообще не готов говорить о “причинах”. Пользоваться этим словом я могу - но с некоей преамбулой о своем понимании понятия причинности. В широком смысле слова, мы имеем право говорить о коррелятах. А “причина” - это чисто метафизическая категория, причем категория апофатическая. Причиной каждого события в предельном смысле является все предшествующее развитие Вселенной. Если все связано со всем - то тогда мы можем только вычленять некие линии, струи в причинно-следственном потоке. Одну линию выделить - и о ней говорить. Но мы никогда при этом не можем претендовать на полноту постижения причин. Я прекрасно помню о заветах дорогих товарищей высоких софистов. У Горгия была знаменитая триада - в трактате “О небытии”. Первым пунктом там доказывается, что ничего не существует. Вторым пунктом доказывается, что если что-то и существует, то это что-то непознаваемо. И, наконец, третий пункт доказательства утверждает, что если что-то и познаваемо, то познанное невыразимо. Но поговорить-то все равно хочется - даже если мы признаем все эти тезисы. Эллинский скептик Пиррон дожил до старости - и ничего, будучи философом, не написал, поскольку считал, что реальность непознаваема.
Ф.С. Если вернуться к нашим темам - нужно будет очень аккуратно выработать какую-то линию. Можно подавать все это не как законы истории, а… даже не знаю, как это сформулировать. Вот удивительная штука. У нас нет такого понятийного аппарата, который бы нам позволил адекватно обрисовать эту проблему. Это не закон истории - а, как ты говоришь, некая устойчивая сложившаяся модель взаимоотношений. Мы не знаем - вероятно, она может быть нарушена. При этом она в нашем опыте вроде как не нарушается.
Д.А. В известном смысле мы подобны амебам, которые пытаются понять, как устроен компьютер. Или даже не компьютер, а человек.
Ф.С. Все же я думаю, что там, где система включает в себя элементы демонизма, вовсю начинают работать как раз законы в жестком смысле этого слова. А там, где включаются высшие силы, там следует говорить не о законах, а о том, что очень трудно поддается описанию.
Д.А. Но даже если мы заговорим о законе - это может оказаться закон, понимание которого может намного превышать возможности нашего разума. Новоевропейская наука существует в ситуации принятия некоего молчаливого (или не очень) допущения, что ничего более высокого, чем человеческий разум, не бывает. Естественному ясному свету разума открыто все. И предполагается, что человек - это венец эволюции. Попытка говорить о каком-то высшем по отношению к человеку разуме блокируется даже на уровне эволюционной теории. Такая попытка может быть объявлена какой-нибудь “евгеникой”, тебя тут же обвинят в том, что ты говоришь о “сверхчеловеке”, что ты, наверное, нацист - или кто-то столь же ужасный. Возьмем проблему “люденов” в “Волны гасят ветер” братьев Стругацких. Изнутри человеческого вида возникает новый вид. Просиходит новый эволюционный шаг. И эти новые существа не могут обычным людям передать свои знания, поскольку люди для них слишком примитивны - а человек не может у них ничему научиться. Людям нечего делать на планете, зла людям они не желают - и они просто уходят. И вот наша наука такую возможность фактически отказывается допускать. Хотя гипотетические умозрительные эксперименты современная философия любит - вспомним хотя бы известный мысленный эксперимент “взбесившаяся вагонетка”.Ты оказался за рулем вагонетки и видишь, что впереди к рельсам привязано пять человек. Перед ними – стрелка, и можно успеть перейти на другой путь, к рельсам которого привязан только один человек. Какое решение выберет подопытный? А дальше идут все более и более утонченные вопросы. Та же ситуация, но ты стоишь на мосту через железнодорожные пути. Рядом с тобой стоит толстяк – в два раза тяжелее тебя. И ты точно знаешь, что если ты сам спрыгнешь на рельсы перед вагонеткой, твое тело не сможет ее остановить, а тело толстяка – сможет. И погибнет один человек, а не пять. Столкнешь ли ты толстяка на рельсы? Стандартный ответ в ходе этого эксперимента – сам бы прыгнуть мог, но толстяка не столкнул бы, даже глядя на то, как погибают пять.
Ф.С. (смеется) Я думаю, все зависит от того, что это за толстяк.
Д.А. Когда я говорю об дискурсе, предложенном Даниилом Андреевым, и реалиях его картины мира, мне интересна не только эпистемология, не только закономерности – но и воля, и мысли существ трансфизического и метаисторического плана. Что-то можно попытаться уловить, почувствовать – хотя трудно это верифицировать. Возможно, когда-нибудь на основе успехов какой-нибудь нейропсихологии или нейрометаистории мы сможем сказать, что существуют определенные типы эмоциональной активности, относящиеся к разным спектрам трансфизической и метаисторической реальности. И на чисто научной основе отличать воздействие кароссы от воздействия Соборной души. Хотя связать одно с другим все равно будет сложно. Мы сможем говорить о разных типах активности, но однозначно связать эту активность с теми или иными фигурами андреевского мифа будет невозможно по принципиальным эпистемологическим обстоятельствам. Далее начинается область веры. Но мы не можем молчать об этих вещах.
No comments:
Post a Comment