Когда слово «вата» употребляют украинцы, их можно понять. Они имеют в виду внешнего агрессора – и им может не быть дела до того, как люди «на той стороне» дошли до состояния «ваты». Нельзя требовать от людей немедленного выхода на уровень просветленного милосердия. Особенно не могут этого требовать граждане России, к коим отношусь и я. Поэтому именно к ним – к гражданам России и выходцам из нее – я и обращаю свою речь.
Я не люблю слова "ватник" и "вата" – и, кажется, с момента появления этих лексем в пространстве культуры в их новом значении никогда их не употреблял. Постараюсь объяснить свою позицию.
Проблема тут не в самом по себе расчеловечивании «оппонента». Проблема в контексте, в котором эти слова употребляются.
Если человек считает себя именно человеком, а не «ватой», то почему вступает с теми, кого называет «ватой», в дискуссии? Какой же из ваты оппонент? Тогда и тамбовского волка можно счесть оппонентом – в мире, где «закон – тайга, прокурор – медведь». Тамбовский волк – не предмет ненависти. Тамбовский волк – это страшно, тараканы – противны, и те и другие создают человеку неудобства. Но эмоций ненависти они, как правило, не вызывают. А если и вызывают, то ненадолго – и когда человек обнаруживает в себе подобную реакцию на таких существ, то спохватывается и понимает, что впал в антропоморфизм, поскольку ненавидеть можно только равного себе.
То же и с людьми, потерявшими человеческое достоинство. Рабов не ненавидят. Ненависть может быть обращена на их хозяев, но сам раб – всего лишь механический исполнитель воли своего господина. Ненавидеть раба – все равно, что ненавидеть пулю или пулемет, из которого пуля вылетела.
А если прямая коммуникация с теми, кого называют «ватой», все же происходит – значит, имеет место одна из следующих ситуаций.
Первое. Человек все же рассматривает «вату» как оппонента – и пытается с помощью подобных эпитетов пробудить его человеческое достоинство. Однако этот путь редко достигает цели. «Порождения ехиднины» не очень склонны, будучи подобным образом поименованы, превращаться в единорогов и других благородных существ. Возможно, Иоанн Креститель был способен глубоко проникать духовным взором в душу обличаемых им – и они из «порождений ехиднины» через стадию «сих камней» становились настоящими «детьми Авраама». Но терапевтический эффект от подобных обличений всегда точечен – этот метод не работает, если им пользоваться как пулеметом, стреляющим из ДОТа во все стороны.
Второе. Человек, повторяющий слово «вата», никакой дискуссии не ведет. Он употребляет привычный маркер, позволяющий ему позиционировать себя как представителя другой стороны конфликта, разотождествиться с ней – и выплеснуть негативную эмоцию. Такая ситуация вполне стандартна для ведения боевых действий, которые сопровождаются похвальбой и оскорблениями противника для деморализации оного. Таковы «мясо», «кони» и «мусор» в словаре российских футбольных фанатов.
Третье – вытекает из второго. Человек, которого назвали «мясом» и маркирующий обидчика словом «кони», дегуманизирует в процессе конфликта не только противника, но и самого себя. В мире «мяса» и «коней» никаких людей нет.
Заметьте, Путина и гебистских «новых дворян» никто «ватой» не называет. Для российского лидера существует другой широко известный никнейм. Не называют «ватой» также Кадырова и его приспешников.
«Ватой», получается, называют тех, кто «не ведает, что творит», «диванных патриотов», отравленных пропагандой. То есть, в конечном итоге, жертв режима. Тех, кого режим держит за своих рабов.
Эти люди – прямые потомки прошедших через сталинскую мясорубку. Их предки были искалечены террором, лагерями, пытками, страхом. Другие – потомки тех, кто терроризировал, конвоировал, пытал, запугивал и расстреливал без суда и следствия. Причем часто предок мог испытать оба состояния – и палача, и жертвы.
Кстати, заключенные носили в лагерях те самые ватники, которые ныне послужили основой для обсуждаемого мема. И этот факт делает употребление этого мема этически, мягко говоря, проблемным. Творческой удачей его создание назвать никак нельзя. В лагерных ватниках ходили самые интеллигентные и высокообразованные люди страны. Употребляющий это слово с презрением уподобляется какому-нибудь «мажору» или «светской львице» (часто детям палачей), самодовольному мещанину, воображающему себя приобщенным к западной культуре. Не думаю, что этот мем вызвал бы на Западе большой восторг – одежда там больше не играет роль статусного маркера, а презрение к одежде малообеспеченных и малообразованных групп населения считается проявлением пещерного снобизма.
Палачи и искалеченные страхом жертвы растили своих детей, создавали в стране соответствующий климат. И потомкам их нужно было совершить особое нравственное усилие, чтобы вырваться из атмосферы удушья. Такое усилие совершили далеко не все.
Те, кто читал, к примеру, «1984» Оруэлла или «Колымские рассказы» Шаламова, понимают, о чем я говорю. Процедуры тоталитарного государства ужасающим образом калечат человеческую психику. Сломавшийся человек в значительной степени утрачивает контакт с собственным духом, забывает, что такое свобода, любовь и творчество.
Я не верю в то, что он забывает их полностью. Я верю в всеобщее исцеление и восстановление – пусть и через множество воплощений или иных трансформаций на бесконечном пути. Свобода и любовь составляют саму суть человеческого духа, и до конца лишить их человека невозможно. При этом я понимаю, что далеко не все разделяют мою веру – но я должен об этом сказать.
Однако говорить о духовном состоянии искалеченных страхом и рабством нужно. И говорящий вынужден давать этому состоянию имена – возможно, очень жесткие.
Но если говорящий при этом не испытывает сострадания к жертвам мясорубки – скорее всего, он и сам этой мясорубкой искалечен. Раб редко испытывает сострадание к другому рабу.
Вот примеры жестких и афористичных диагнозов духовному состоянию пережеванных тоталитарной машиной.
«И бесчисленна
поднимаемая
по дорогам
Человеческая обездушенная скорлупа».
«Человеческая обездушенная скорлупа» в данной цитате из «Железной мистерии» Даниила Андреева – это те, о ком тот же автор говорит в другом своем произведении, «Розе мира», следующими словами, уже прозаическими:
«В лагерях создавался режим, убивавший не только физически, но и духовно. Доведённые до потери человеческого облика издевательствами, непосильным трудом, слежкой друг за другом и доносами, недоеданием и недостатком медицинской помощи, люди задолго до своей смерти утрачивали волю к нравственному сопротивлению. Политических заключённых, половина которых была неповинна ни в чём, а половина другой половины виновна в проступках, за которые в любом другом государстве их присудили бы к нескольким неделям заключения или к незначительному штрафу, — этих людей вплоть до 1949 года расселяли вперемешку с бандитами, с прожжёнными убийцами и насильниками и с несовершеннолетними, которых общение со взрослыми преступниками развращало до конца. Мысль об исправлении преступников никому не приходила даже в голову, и лагеря превратились в гигантские растлевалища. Между национальными группами провоцировалась вражда, доходившая до взаимных кровавых побоищ. Воцарилась обстановка, в которой только единицы могли выдержать, не искалечившись психически и морально. Основную же массу несчастных освобождение не ожидало и за гробом: растление своего эфирного тела и груз кармы увлекают эти скопища душ в серые котловины Скривнуса, в безмолвную тьму Морода, в жуткий Агр, и всего Синклита России не хватало на то, чтобы облегчить и ускорить их подъём из угрюмых чистилищ».
А вот цитата из другого автора, христианского гуманиста Георгия Федотова, написанные в 1936 году в статье «Тяжба о России»:
«В нашей условной классификации «концлагерь» включает в себя и палачей, и жертв. Нам трудно, невыносимо покрыть одной моральной категорией чекиста и терзаемую им жертву. К тому же русская интеллигенция всегда была склонна идеализировать добродетели угнетенных. Но мы знаем — знали всегда, и современная Россия дает нам новые, ужасные подтверждения тому, — что рабство развращает. Есть степень насилия, которая, при отсутствии героического или святого сопротивления, уничтожает личность человека, превращает его в лохмотья, лоскутья человека. Конечно, совершенно разный стиль гнусности — палача и жертвы. Пусть безмерно более тяжка ответственность первого, но Иуда-то получается из жертвы. А также тот низкий мститель, который убивает детей за грехи отца... Вот почему в наших надеждах на моральное возрождение России не будем рассчитывать на миллионы сталинских рабов. Поскольку мученичество их не вольное и не просветленное, поскольку у них, или у большинства их, нет Бога в сердце и христианской силы прощения — их страдания искажают и губят в них все человеческое и оставляют грядущей России тяжелое наследие цинизма и злобы».
Согласитесь, трудно себе представить Даниила Андреева и Георгия Федотова сидящих в социальных сетях и оставляющих комменты типа «эй, ты, человеческая скорлупа!» или «вон отсюда, лохмотья человека!»
Российское общество со времени Сталина находится в чудовищно разобщенном деморализованном состоянии. Оно практически лишено горизонтальных связей, гражданской солидарности. Современная же российская власть манипулирует передавшимися по наследству инстинктами страха – ей не нужно даже проводить массовые репрессии, чтобы запугать значительную часть населения, вызвать у нее знакомый рефлекс жертвы, боготворящей своего палача.
И это вместо кропотливого и планомерного лечения. Рабы, если их постоянно обвинять, что они рабы, не станут свободными – они смогут только подчиниться новому господину. И если исцеление возможно – оно не произойдет по мановению волшебной палочки.
«Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас – будьте терпеливы. Прививайте. Разводите костры – тепло помогает росту. Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода».
Люди. А не «вата», хотя могут довести себя до состояния, в котором они и сами чувствуют себя, хотя и не осознают это ощущение, как вата, как лохмотья и лоскуты, и даже как обездушенная скорлупа.
