слоны прилетели, или реальность возможного ::: часть 1-я

Не летят оне. Уже изобрели братья Монгольфье что-то круглое, поднимающее в воздух маркизов и баранов, а братья Райт взлетели сами на чем-то продолговатом. Уже поехал в баллистическом лифте на тринадцатый орбитальный этаж Гагарин, уже активисты общества “Знание” выдвинули свой убийственный аргумент “космонавты летали в космос, а бога не видели”. Уже и самая знаменитая альфа-моль нашего времени возглавила стаю стерхов - а эти все не летят.

Но ведь нам обещал их сам Джоржано Бруно! Он соблазнил нас идеей множества обитаемых миров, мы все уже почти с младенчества были готовы записываться в “Группу свободного поиска” и продолжать в более солидном возрасте продолжать свои вдохновенные труды в “Комиссии по контактам” - но судьба распорядилась иначе, и мы отправились во внутренний психокосмос на маленьких квадратных коврах-самолетах.

И очень вовремя поняли, что возможно все. В то самое время, когда живущие с дивидендов Бруно “ученые в законе” решили, что не к лицу серьезным людям верить в летающие тарелочки. Что быть на белом свете и высвечиваться тонкими и толстыми линиями в спектральном его анализе позволено лишь тому, что их комиссии допустили к существованию. Унылые солдаты добропорядочного скепсиса, решили запечатать кувшин с джинном фантазии печатью своего “нет” всему тому, что не доказано. А то, не приведи батюшка научный метод и матушка эволюция, люди забалуют, растеряют чувство ответственности и начнут верить в тарелочки с голубой каемочкой, которые прилетят с альфацентаврическими волшебниками, покажут инопланетное кино, даром раздадут стопятьсот космических эскимо, и никто не уйдет обиженным.

Но возможно все-таки все - даже то, что эти заботящиеся о нашей нравственности существа лишь на публику надевают свои скептические маски, пряча под ними мудрые инопланетные мозги или их небелковые аналоги. Ведь сверхразумные и доброжелательные сверхсущества могут и впрямь не желать, чтобы в них верили корыстным образом, не заниматься грубым прогрессорством, способным погрузить человечество в патерналистское болото. И вот-вот лектор, ответив “конечно, нет” на вопрос о существовании привидений, медленно растает в воздухе. Сие предположение, впрочем, сильно теряет для меня в своей вероятности в свете соображения, что мудрые доброжелательные сверхсущества не будут нам врать - а потому лекторы эти, бессознательно улавливая мудрый месседж из высших сфер, добавляют к нему свои собственные ограниченные соображения, как это часто бывало в человечеческой истории.

Итак, речь я веду прежде всего о правах возможного на существование. Но примером возьму относительно кошерных для правоверных сциентистов инопланетян - ибо допущение существования дэвов, асуров, ангелов и стихийных духов для них так фундаментально табуировано, что мне нечего будет найти в сциентистских архивах для иллюстрации моих предположений. За допущение хотя бы намека насчет “интеллектуального дизайна Вселенной” ученого его коллеги могут подвергнуть инквизиционному суду с высшей мерой в виде остракизма. А когда речь идет о внеземных цивилизациях, в которых “средневековые мракобесы” не верят (или считают явлениями нечистой силы) - тут сциентист расслабляется и может позволить в своей среде разномыслие, даже и весьма радикального свойства. Попробую воспользоваться этим весьма облегчающим мою задачу обстоятельством.

В 1960 году пират Фрэнсис Дрейк… нет, простите, доктор Фрэнк Дрейк составил некое уравнение, из которого следовал вывод о том, что обитаемые разумными существами миры встречаются во вселенной даже чаще, чем свободная мысль в кругах членкоров научных академий. Финансирование проектов, имеющих целью обнаружение внеземных цивилизаций быстро вышло на новые уровни. Мечтателей хватало и раньше - но тут, полагаю, подключились слуги безопасности, живо представившие приближение к Земле “Непобедимой армады” под флагом какой-нибудь метагалактической Испании, а также экспедиций межзвездных Кортесов и Писарро.

Антитезисом к вытекающему из уравнения Дрейка предположения стал “парадокс Ферми”. Сей Ферми, один из создателей атомной бомбы, заявил: “Ну и где они, в таком случае?” Вероятно, он понял, что надо спасаться - ведь такого талантливого оружейника могут заставить изобретать новейшие варианты приветствий для  гипотетических визитеров. Объявление же фронта работ несуществующим - неплохой способ попытаться уклониться от выполнения оных работ. Все просто - “чего не было, того и не будет”. Прекрасная индуктивная логика - надо сказать, очень древняя. 

Не совсем, правда, понимаю, почему “диалог” Дрейка и Ферми назвали “парадоксом” и почему именно “парадоксом Ферми”. Есть масса возможных причин, почему мы до сих пор не встретили на нашей планете ни одну делегацию, прибывшую с официальным дружественным визитом - и ни одну армаду, которой могли бы попытаться дать отпор. А если мы можем предложить объяснительные модели, вполне рационально разрешающие проблему - то парадоксом такую проблему обычно не называют.

Фермианская позиция заключается в том, что разумная жизнь на Земле одинока - по крайней мере, одинока в нашей Галактике, поскольку в ином случае мы бы наблюдали активность инопланетных форм жизни. 

Две стороны в этой по ряду причин (о них пойдет речь чуть ниже) весьма примечательной дискуссии - есть ли во Вселенной разумная жизнь - конечно, могут иметь свои самые разнообразные мотивации в этом споре. Сторонникам положительного ответа может быть вменено желание переложить бремя ответственности за существование человечества на плечи старших (или даже Больших) братьев по разуму. А может быть, даже и отцов - поскольку некоторые выдвигают гипотезу, что жизнь на Земле вообще и человеческая форма жизни в частности возникли и развиваются под контролем одной или нескольких высокоразвитых внеземных цивилизаций. Что еще? - жажда чудес и прочей экзотики, восторженность, умножение сущностей без необходимости, попытка уйти от сложных научных и философских проблем с помощью всеобъясняющей концепции “вмешательства извне”. И некоторые сциентисты понимают, что инопланетян вполне можно попытаться поставить на место прежних объектов поклонения.

Однако скептиков тоже можно упрекнуть в попытке легитимировать рационально собственные психологические установки. В частности, весьма деструктивные и в области познания - например, гордыню собственным величием. Антропоцентристы в науке пытаются отрицать не только внеземной разум, но и крайне критично относятся к предположениям о наличии разума у животных. Вполне можно предположить, что они просто не желают никому отдавать первого места, не желают признавать иных претендентов на роль “венца” - все равно, венца чего именно, творения или эволюции. 

Для многих весьма важно чувствовать себя “царем горы”. И в вопросе статуса инопланетян и животных обнаруживается весьма любопытная параллель между учеными-скептиками и адептами авраамических религий. Последние в наши дни весьма лояльно относятся к идее нашего одиночества во Вселенной. Пусть она оказалась куда больше, чем казалось авторам авторитетных в их традициях текстов, пусть Земля оказалась в ней весьма скромной по сравнительным размерам и подвижной - зато наша планета, будучи единственным в космосе местом обитания разумных существ, остается пусть не геометрическим, зато ценностным центром мира. И недаром современные традиционалистские теологи столь часто пользуются в качестве аргумента в пользу своих построений “антропным принципом”. Какая бы большая Вселенная не была - а создана она была, по их мнению, для человека. 

Так что большой вопрос, кто “льет на мельницу сил реакции” больше воды - скептики или энтузиасты. Недаром по многим вопросам - например, таким, как отношение к экстрасенсорике и другим так называемым “паранаукам” - ученые-скептики и религиозные фундаменталисты выступают чуть ли не единым фронтом, имея общих противников. Таким образом, скептиков, следуя их собственной логике, можно обвинить в том, что те тащат за собой атавистические антинаучные антропоцентристские хвосты, коренящиеся в самой что ни на есть религиозной догматике - и ради сохранения этих хвостов готовы пойти даже и на практически прямой сговор с этими самыми “силами реакции”.

А что до антипатии по отношению к новому и необычному - то она, может быть, гораздо более пагубна для познающего, чем жажда “чудес”.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Кого давил Вольтер, или Эволюция наукорелигии

Услышав слово “религия”, западный (или прозападный) интеллектуал, живущий в мире Модерна и “проекта Просвещения”, хватается за все свои ментальные и эмоциональные пистолеты - а иногда и за вполне материальное огнестрельное оружие, призванное искоренить “предрассудки” совсем уже радикальным образом. 

Как, почему подобная ситуация могла сложиться? Почему прогрессиста и эволюциониста - уверенного, что человечество в свое время выделилось из животного мира, вышло на качественно новый уровень развития - значительно меньше беспокоят вполне животные проявления человека, такие, как инстинкты самосохранения и продолжения рода, склонность к выстраиванию социальных иерархий и самоутверждению, чем так называемая “религия”, не наблюдаемая нами в животном мире?

Антирелигиозное умонастроение интеллектуалов Запада вполне можно попробовать вывести из фрейдовского “танатоса”, влечения к небытию, реализуемого в форме желания вернуться в исходное место, желания свернуть проект “человечество” и реставрировать “закон джунглей” с его главным тезисом “кто сильнее, тот и прав”, взяв за образец ту или иную модификацию обезьяньего сообщества. В пользу этой гипотезы свидетельствует быстрый социальный регресс обществ, в которых религия искоренялась - имею в виду общества советское, китайское, албанское и некоторые другие.

Но эта гипотеза отнюдь не исчерпывает сути проблемы. Антирелигиозность только в одном из своих аспектов может рассматриваться как контрэволюционное явление - поскольку в тех западных обществах, где религия не подавлялась насильственным образом, но ее влияние снижалось более естественным путем, мы подобного регресса не наблюдаем. Скорее, напротив.

Проблема в том, что под словом “религия” современный человек может понимать весьма широкий круг явлений социальной и психологической реальности - вплоть полного когнитивного диссонанса между собеседниками, употребляющими в коммуникации эту семантическую единицу.

Для современного интеллектуала слово “религия” наполнено смыслами, вложенными в него радикальными мыслителями “века Просвещения” - антиклерикально, а часто и атеистически настроенными. Эти мыслители, как это с мыслителями часто случается, были воинами, желавшими перехватить у иных групп интеллектуалов возможности социального контроля, возможности влияния на политические власти. С другой стороны, они честно хотели помочь человечеству избавиться от того, что они считали социальным злом - и во многом они это зло связывали именно с “религией”.

Какую именно “гадину” призывал раздавить Вольтер?

Образ ее прекрасно был обрисован мультипликаторами “Студии 420” в их творении “О жрецах”. Это некий социально-идеологический комплекс (я его в одной из своих разработок называл “ДТС” - догматико-традиционалистская система), чьей целью является установление контроля над обществом, используя определенные идеологические построения, способные воздействовать на человеческую психику, работающие с различными страхами и упованиями. “Просветительской” классикой стал негативный образ жреца/священника, запугивающего толпу страшными небесными знаменями и ведущего за собой посулами молочных рек и кисельных берегов в иной или уже в этой жизни.

Нетрудно впрочем, заметить, что подобный образ можно слепить и на ином материале. Представим себе современного высокоученого эксперта, со страниц популярных изданий и телеканалов (“британские ученые установили”) вещает о страшном вреде холестерина или о грядущих радостях, связанных с созданием искусственного интеллекта. В конечном итоге власть научного сообщества тоже держится во многом именно на манипуляциях со страхами и желаниями (включая самые базовые) - и на спайке с политическими и экономическими элитами. Различаться будет только вокабулярий и дресс-код.

Но у “просветителя” есть еще один весьма сильный аргумент. Он сводится к тому, что “религия” только обещает, а “наука” работает, дает синицу в руки - а значит (хотя этот переход не обосновывается) от нее можно ждать и журавля в небе. И правда, наука имеет мощную утилитарную составляющую - в этом она прямо наследует древним колдунам и шаманам, имевшими дело с погодой, болезнями, урожаями и охотой. Можно предположить, что человеческая культура сделала в своем спиральном развитии полный оборот - и науку мы можем рассматривать как некую форму современной магии. В таком случае, войну “науки” против “религии” можно представить как своеобразную форму мести за поражение своего ушедшего альтер-эго из предшествующего цикла. Выкорчевывание религиями аграрной эпохи предшествующих форм “наукорелигии” современному человеку очень хорошо знакомо по образу костра инквизиции. Характерно, что на этих кострах горели как ведьмы, так и вестники завтрашнего дня науки.

Впрочем, в ту эпоху говорить об их раздельном существовании невозможно. Провести демаркацию этих двух феноменов человеческой культуры - “науки” и “религии” - когда речь идет о тех временах, малореально. Эта оппозиция имеет свой срок жизни, это разделение в свое время стало культурной реальностью - и, вполне вероятно, сегодня мы наблюдаем тенденцию воссоединения этих двух феноменов. Такие демаркации, разумеется, были и остаются в моде у популяризаторов науки. Несмотря на свое отвержение идеи “золотого века”, от которого уходит деградирующее человечество, генеалогии для этих культуртрегеров тоже весьма важны - см. главу из введения к книге “Механизмы империосферы”. Ростки современности ищутся по всей истории: медицинские - у шаманов и знахарей, астрономические - у астрологов, химические - у алхимиков; главным интеллектуалом античности становится Архимед, который сам считал свои практические изобретения малозначимым развлечением по сравнению со своими занятиями чистой бесполезной наукой в аристотелевском духе; а советские академики не иначе как в подрывных целях пронесли мимо очей цензоров переводы сочинений ранних даосов, обозвав оные сочинения “философией древнекитайских материалистов”.

Да, та “религия”, которая торжествовала и нередко воинствовала между эпохами шаманизма и модернистской науки, не приветствовала утилитаризм. Ее влекло царство чистого духа. Утилитаризм прдшествующей эпохи представлялся адептам новых религий (как правило прозелитических, преодолевавших культурные границы) демонослужением и/или суеверием. Человеком в ту эпоху двигал сверхприродный порыв, стремление приобщиться к реальности, запредельной всему сущему в окружающем его мире - и одновременно скрытой в глубине познающего и составляющей его суть.

Власть над стихиями и их духами, которой обладали колдуны и шаманы, уступила место власти высшего сверхприродного начала. Жрец/священник уже не мог прямо присвоить эту силу себе, но мог объявлять себя ее глашатаем. Теневая сторона этого этапа (крайне важного с познавательной и этической точки зрения) - возможность манипуляций с менее грубоутилитарными страхами и желаниями, с понятиями “долга”, “чести”, “совести”, “верности” и многими другими. Верхом манипуляции являлась доктрина полного добровольного послушания верховному божеству, декларирующему свою волю через своих доверенных лиц на земле.

Частичный компромисс религии трансцендентного (они же “древние философии”) с “наукорелигией” более древнего периода все же установили. Знание загробных путей, болезни, стихии и т.д. тоже оказались в ведении новых иерархий. “Вошло” не все: моления о дожде оказались вполне адаптированы, а вот чтобы у врага “руки отсохли” - нет (разве что на уровне международной политики). Тем не менее, материальных выгод новые божества посылать были не обязаны. Этот компромисс был полулегальным - и нередко бывал заклеймен поборниками чистоты веры в трансцендентное.

Но несмотря на всю шаткость этого компромисса, для адепта "религии науки" одной и той же маслянистой субстанцией мазаны как колдуны с шаманами, так и жрецы, священники, харизматики и рационалистические схоласты-штундисты, пророки, йоги, даосы и все прочие формы мировоззрения "до Коперника и Галилея". Лишь некоторым (и то отчасти) удавалось попасть в новые пантеоны в виде предтеч восхода солнца единственно правильной в мире научной картины мира и ея универсального уникального эксклюзивного магистрального метода. К примеру, стократно отверженный ранним Модерном Аристотель (он находился в статусе высшего философского авторитета средневековой схоластики, а потому и стал одной из центральных мишеней интеллектуалов-революционеров) через пару-тройку сотен лет стал вполне терпим сциентистами. Можете прямо сейчас надеть прибор статистического числовидения, попробовать найти среднестатистического ученого и задать ему вопрос, кто кого сборет - Платон или Аристотель. И вы все поймете.

Конечно, попытки самозванцев назначить себя глашатаем воли высшего трансцендентного существа раздражают свободного мыслящего человека. Раздражают и шарлатаны, материализующие духов, раздающие слонов и берущиеся отвечать на вопросы типа "почему в продаже нет животного масла". Но ведь установления "британских ученых" раздражают никак не меньше. А если последние являются советниками на службе тоталитарного государства - дело совсем плохо. Потому что у "ученых" бывает та же склонность к властолюбию, та же гордыня, та же непоколебимая уверенность в собственной правоте, то же корыстолюбие и стремление к славе, что и у самозванцев с шарлатанами.

И если вы видите, как какой-нибудь философствующий ученый сражается с адептами идеи "интеллектуального дизайна" Вселенной, то постарайтесь определить, какова подоплека этой войны. Может быть, его противники нечисты на руку и допускают логические и фактологические подмены. Но - что вполне вероятно - он просто ведет старую войну за власть, осознавая ту самую связь дискурса и власти, о которой много писал Мишель Фуко. Разоблачает в своей среде еретиков и уклонистов, которые, по его мнению, льют воду на мельницу врагов-мракобесов. И ради победы в этой войне такой ученый готов пожертвовать многим. Он может отрицать свободу, любовь, этику. Все, кроме слепого червя эволюции, генов и межнейронных взаимодействий. Спалить напалмом всю территорию, которую может захватить враг - и наплевать, что самому придется жить на голой скале, не приспособленной для жизни.

Но тогда вы видите перед собой самозванца и шарлатана, а не ученого. Догматика и инквизитора. Жреца "религии науки". Пособника очередной "гадины" - эти гадины свивают себе гнезда на самых разных деревьях. 

Метод, который действительно заслуживает названия "научного", позволяет различать этих гадин. Он сводится к общему нравственному кодексу. Стоит не иметь лицеприятия, не выносить свидетельства ложна, не лгать ни другим, ни себе, быть внимательным. Стараться, чтобы суждения не зависели от стремления к власти, богатству и славе - об этом хорошо знали еще эллины. В такой среде гадины не выживают - по причине отсутствия источников питания.

Тождественность научного метода и нравственного кодекса

Метод, который действительно заслуживает того, чтобы именоваться научным, сводится к общему нравственному кодексу. Стоит не иметь лицеприятия, не давать свидетельства ложна, не лгать ни другим, ни себе, быть внимательным. Стараться, чтобы суждения не зависели от стремления к власти, богатству и славе - об этом хорошо знали еще эллины. А остальное - малосущественные частности.

Этот критерий отсечет значительную часть так называемого "научного сообщества" от настоящей науки. Зато причислит к ней многих других, кого это "научное сообщество" ныне в своем большинстве рассматривает как врагов, шарлатанов, лжеученых, обскурантов и мракобесов.

Презумпции жизни, свободы и разумности

К явлениям мира желательно подходить с несколькими презумпциями:

1. Презумпция жизни. Если точно не известно обратного, следует предполагать, что объект живой. Чтобы ненароком не убить, например.

2. Презумпция разумности. Если точно не известно обратного, следует предполагать, что существо действует рационально и знает об этом. 

3. Презумпция свободы. Если точно не известно обратного, лучше предполагать, что существо имеет возможность совершать свободный выбор.

Лучше предполагать лучшее. И стараться все же увидеть в мировых реалиях свободу, жизнь, разум и любовь. А если эти вещи придется доказывать, а презумпцией будет детерминизм, несвобода, отсутствие разума, жизни и любви - всегда торжествовать будут те, кто видит в животных и людях автоматы, строители тоталитарных обществ с людьми-винтиками. Министры-администраторы, для которых мир таков, что стесняться нечего.

Поэтому я предполагаю, что свободны, разумны и способны к любви не только люди, но и элементарные частицы.

UPD:

Понятно, что человек пока не научился существовать, не разрушая формы. Не умеет пока ходить, не оставляя следов, слегка прикасаясь к миру. Но стремиться к этому все же хорошо бы. Держать идеал в уме. И если направлять на цель достаточно внимания и сил - то по направлению к ней вполне можно продвинуться. 

Как справделиво заметил Олег Плот - некоторые, заподозрив сознательность моря, склонны видеть в некоторых его действиях злой умысел. Говорят, даже сечь море пробовали. Так ведь есть еще одна старая добрая юридическая презумпция, от которой не стоит отказываться. Презумпция невиновности. Опасающиеся же, что море начнут таскать по судам, могут пока не беспокоиться. Пока полноценной коммуникации с "морем" не установлено и договоров с морем или его духами не заключено, вопрос о суде не стоит.

Звезды как дыры в небесной тверди

Звезды - это такие дыры в небесной тверди, сквозь которые просвечивает мировой свет.

Считаю это суждение Анаксимандра относительно природы звезд вполне корректным и перспективным для дальнейшего научного поиска. Практически не сомневаюсь, что дух просвещения готовит астрофизику на этом пути множество чудных открытий.

Ведь вот Анаксагор предположил, что Солнце - это очень горячий камень. И сколько интереснейших следствий породило это предположение! А чем Анаксимандр хуже? Может быть, мы просто сильно привыкли к этим огненным шарам?

За твердь примем вакуум и пространственно-временной континуум, поскольку они все же довольно плотны для того, кто хочет выйти за их пределы.

Коллективные сверхсознания с точки зрения прогрессивной амебы

О "духах народов" философы и визионеры начали говорить уже довольно давно. В современный интеллектуальный оборот сей концепт ввел Карл-Густав Юнг, обозначив его как "коллективное бессознательное. В дальнейшем концепт был несколько расширен - теперь он может обозначаться и иными словосочетаниями. Такими, как "коллективное сознание" или "коллективное сверхсознание".

Предположим, мы встретились с некоей вещью или событием, о котором подозреваем, что оно имеет отношение вот к такому вот "коллективному сверхсознанию". Как нам быть, если мы считаем себя представителями западной цивилизации, для которых права индивидуума имеют примат над правами государства или иного социального образования?

Сразу отметем вариант, что мы сошли с ума, галлюцинируем или иным способом пребываем в иллюзорной реальности. Сколько ни отрезай простудный вирус бритвой Оккама, он все равно не желает по первому взмаху оной уходить из реальности моих дыхательных путей. Давайте допустим, что коллективное сверхсознание - это реальность, которая способна воздействовать на группы людей или даже на все человечество. Когда читатель чувствует шовинистически-ксенофобскую волну - а ее чувствуют и многие подобные мне космополиты, просто она не вызывает у них радости и приятия - и видит ее воздействие на людей, то такое допущение не должно казаться ему абсурдным.

Итак, каков наилучший способ реагирования на появление в нашем психическом пространстве некоей реалии, которая, как мы подозреваем, может оказаться "коллективным сверхсознанием"? Вернее, если уж мы предположили, что таковое существует, придется пойти дальше и предположить, что эти сверхсознания присутствуют в нашей психической реальности постоянно - то с большей, то с меньшей интенсивностью.

Хороши они или плохи? Приветствовать их или избегать? Более высокоразвиты эти сознания или менее? Влекут они нас ввысь или топят в болоте?

Уважаемый Дмитрий Гаранин, к примеру, полагает, что "страны коллективного сверхсознания" (как он выразился) - это что-то типа "КНДР" и разных других старых, новых и пост- "ДР" и "НР". И это коллективное сверхсознание бьется с сознанием индивидуальным, чтобы превратить последнее в детальки своего механизма. А далее он говорит, что "на Западе есть законы, охраняющие человека от государства и организаций". Таким образом, можно сделать вывод - признавая явление коллективного сверхсознания, Дмитрий Гаранин, скорее, склоняется к версии, что этой реальности следует избегать, что она имеет этический знак "минус", слаборазвита и тормозит наше развитие.

Относительно доминирующего в Северной Корее коллективного сверхсознания - не могу не согласиться с автором. Но мне все же хочется эвристически развить мысль автора о "коллективном сверхсознании" и дополнить - поскольку негативная оценка "коллективного сверхсознания" представляется мне несколько односторонней.

Если на белом свете живет множество индивидуумов, состоящих из - как справедливо замечает автор - множества клеток, то мы можем предположить, что на том же белом свете (допустим, в иных координатах, измерениях или уровнях его пространства-времени, и/или в области юнговских архетипов) существует множество сверхсознаний различных видов, форм, мастей и расцветок. Различного нрава и уровня развития. 

Поскольку законы, защищающие суверенность индивидуума, были приняты коллективным образом, то естественной будет выглядеть следующая гипотеза:

Существуют благие формы коллективного сверхсознания, противостоящие формам, определяющим бытие диктатур. Эти благие формы не препятствуют развитию и освобождению индивидуумов - а, напротив, способствуют им.

Перипетии взаимоотношений различных существ, имеющих своими аспектами коллективные сверхсознания, прекрасно описал - мифопоэтическим образом - Даниил Андреев в "Розе Мира" и других своих произведениях. Его подход куда более многовариантен, чем одномерный гумилевский. Полагаю, Юнг бы пришел в восторг, оставил все иные дела и посвятил бы мифу Даниила Андреева огромнейший трактат, если бы ему попали в руки его произведения "русского Данте".

А к чему я веду свою нить рассуждения? Да все к тому, что вовсе необязательно, сталкиваясь пусть даже и только лишь с идеей "коллективного сверхсознания", сразу хвататься за либертарианский индивидуалистический пистолет. А вдруг именно это сверхсознание желает индивидууму исключительно добра, причем такого, которое признает добром и сам либертарианствующий индивидуалистический индивидуум? А вдруг оно совсем не собирается откусывать этому индивидууму его мыслящую свободную голову - а, напротив, помогает ему защититься от других сверхсознаний, которые специализируются именно на охоте за головами?

Однажды я задумался - как, при нынешнем складе психики властей и подконтрольных им людей, человечество встретит инопланетян? Допустим, стало известно, что к Земле приближается тело явно искусственного происхождения. Намерения его создателей и пилотов доподлинно не известны. Даже если оно летит с белым флагом и испускает во все стороны на всех электромагнитных частотах заверения в своей гиперлояльности и дружелюбии - человечество хорошо знает, как следует подманивать глупых животных, как ловить рыбку на обманки. Короче, имеет весьма обширный опыт взаимоотношений с теми видами живых существ, которые оказались послабее. И, заподозрив у пришельцев более сильный интеллект, немедленно проведет соответствующую аналогию.

Мой довольно печальный вывод был таков. Была такая шутка у КВНщиков МАИ: "Запуск "Шаттла" был встречен "Салютом" из шести орудий". Кто не помнит, "Салютами" назывались советские орбитальные космические станции. Человечество в лице сових доблестных вооруженных сил с большой вероятностью встретит посланцев космоса салютом из всех возможных орудий - ядерных и иных, какие найдутся. Причем как можно оперативнее. К сходному выводу, кажется, намного раньше меня пришли братья Стругацкие в "Жуке в муравейнике". Мы же не знаем, жук ли это в муравейнике или "хорек в курятнике".

Но стоит помнить, что человечеству желательно развиться во что-то отличное от амебочеловечества. 

...Ой, стоп. На этом месте ко мне явилась и застигла врасплох политкорректность - и я должен сделать небольшое отступление.

Возможно, я нахожусь в плену шовинизма и ксенофобии по отношению к одноклеточным. Возможно, амебы - высокоразвитые существа, недоступные нашему пониманию, поскольку многоклеточное не в состоянии понять одноклеточное (слишком разные принципы существования). Возможно, мы так и остались колониями одноклеточных - и исполняем лишь то, что решит их парламент на очередной сессии всех нейронов нашей нервной системы. Возможно (нет, в данном случае, кажется, уже совершенно несомненно), мы не имеем точного знания об амебах, как и обо всем прочем - допускаю, что это знание по сравнению с нашим незнанием очень близко к нулю, отклоняясь от него в пределах допустимой погрешности. "Амеба" - это мифологический образ, наделенный чертами примитивности, эволюционной неразвитости в сравнении с великими нами. Но все же воспользуюсь этой метафорой - надеюсь, что амебы и прочие одноклеточные меня простят и не привлекут меня в будущем к суду за диффамацию этой "внесистематической категории живых организмов". 

Отступление закончено.

Итак, эта мифологическая "амеба", сталкиваясь с неопознанным объектом, умеет, как мы полагаем, только ощупывать объект своими ложноножками - а далее либо поглощать его, либо отшатываться. Как утверждала еще "Йога-сутра" Патанджали (или комментарии к ней), базовые реакции существа, находящегося в состоянии "мудха" (тупости, косности, невежества), сводятся к приятию, отторжению и безразличию. 

Подобный подход не ведет существо по пути познания - точнее, при таком подходе существо, "покорствуя бичам", влекомо по этому пути бессознательно, тупо накапливая опыт. Сознательный же путь предполагает неэгоистическую заинтересованность, способность к дружелюбному вниманию, кардинально отличающемуся от реакций типа "мудха". Не есть, не бояться быть съеденным, не терять интерес, если страх и желание отсутствуют - а попытаться подружиться, не становясь рабом.

Предполагаю, что именно такой подход следует применять к реальностям "коллективного сверхсознательного". Опасно, конечно. Но стремление к безопасности, как я уже давно, вслед за Франклином, понял, ведет только к расцвету разнообразных "служб безопасности". А эти службы, как мне кажется, инспирируются как раз весьма и весьма хищными формами этих самых сверхсознаний, стремящимися превратить планету в мегааналог Северной Кореи.

Многие полагают, что коллективные (сверх)сознания, если и существуют, то от "сверх" у них есть только способность господствовать над толпами, а в остальном они подобны суперамебе. И, соответственно, такие суперодноклеточные уподобляют амебе толпу и наполняют амебностью индивидуальные сознания людей, в эту толпу погрузившихся. Скорее всего, эти "многие" частично правы - и такие амебоподобные сверхсознания могут существовать. Но могут существовать и иные сверхсознания - действительно высокоразвитые, высокосознательные, высокоинтеллигентные. Подобные не амебе, а океану Соляриса. Духи наук и искусств, мудрости и понимания. А в случае их этической ущербности - и ущерб, наносимый ими, может быть куда серьезнее, чем от коллективной амебы.

Ущерб возможен. Но если реакцией на более развитое, чем ты сам, будет в любом случае являться та или иная форма отторжения (страх, ненависть и т.д.) - то выход на новый уровень развития окажется попросту заблокирован. Потому что развивающийся начнет бояться самого себя - любого озарения, любого инсайта, любого прорыва. "Волков бояться - в лес не ходить".

А потому - необходимы бесстрашие, внимательность, дружелюбие и способность к различению. Различению сверхсознаний, одно из которых сподвигает собравшийся коллектив на принятие "Билля о правах", а другое - на вынесение приговора "проклятым троцкистско-бухаринским собакам". И мне кажется, что человек вполне способен к подобному различению. Потому что наличие сверхсознаний оставляет человеку свободу выбора. Доказать последний тезис не могу, но не вижу смысла выбирать антитезис. Потому что свобода лучше рабства. Можно назвать такой логический ход "доказательством от благого". Другое дело, что этой свободой нередко человек пользоваться не готов - но можно попытаться.

Наука как магия

"Наука" - подвид современной магии, эффективный в пределах некоторых областей утилитарности.

исторический закон в авраамических религиях - Часть 11 Введения к "Механизмам империосферы"

Написано в соавторстве с Федором Синельниковым

Часть 11 Введения к "Механизмам империосферы"

Однако в эллинистическом мире существовала и радикально отличающаяся от соседних культура - культура еврейская, представленная во многих районах Средиземноморья своей диаспорой, оказывавшая влияние на культурную жизнь всего региона. После того, как императоры Римской империи сделали одно из распространенных среди евреев диаспоры учений, получившее название “христианство”, имперской религией и практически запретили иные учения и религии, закрыв даже платоновскую Академию, влияние еврейской традиции, эпоса, мифологии стало чрезвычайным - хотя эллинская культура во многом сумела сохранить себя, что и послужило почвой для всех последующих рефлексий на тему “Афины и Иерусалим”. 

Сложившаяся к моменту возникновения исторического христианства еврейская традиция имела внутри себя различные течения - но был и мейнстрим, который во многом был заимствован и христианством. В частности, христианские церкви унаследовали от ветхозаветной традиции жесткое неприятие иных жреческих корпораций и связанных с ними практик. Гадания и астрология находились фактически под проклятием и были запрещены под страхом смертной казни (в ветхозаветной традиции). Однако касались эти запреты в основном инокультурных заимствований - действительно, гадания на внутренностях животных в еврейской традиции были, по всей видимости, невозможны. Однако с астрологией дело обстояло не столь однозначно - хотя неприязнь к вавилонским практикам, безусловно, имела место быть, и недаром представитель иудео-христианской традиции Максим Грек именовал астрологию не иначе, как “звездозрительной прелестью”. С этой неоднозначностью можно столкнуться уже на первых страницах Книги Бытия, где говорится, что светила сотворены, в частности, “для знамений”. В христианской же традиции загадкой являются фигуры волхвов и их поход за рождественской звездой - рождение Спасителя, согласно христианской традиции, было вычислено волхвами своими - видимо, астрологическими - методами (сходным образом астролог Асита предсказал будущее принца Сиддхартхи, прозванного впоследствии Буддой). В результате астрологов в Европе не ждала такая же неприятная судьба, как, скажем, вызывателей духов мертвых или других гадателей. Астрология сохранялась как практика на протяжении всего Средневековья, расцвела в эпоху Возрождения, а затем была агрессивно отторгнута мейнстримом научного сообщества эпохи Модерна (хотя практикующим астрологом был, например, Кеплер, предсказавший, в частности, нашествие турок на Вену - но об этих фактах биографии ученого студентам-астрономам на лекциях, как правило, не рассказывают). 

Однако отвержение инокультурных мантических техник вовсе не означало, что древние евреи не интересовались своим будущим - и, в особенности, будущим своего народа. Как раз напротив - именно в еврейской традиции последовательность исторических событий оказалась беспрецедентным образом сакрализована. Соответственно, внимание к перипетиям исторического процесса было чрезвычайным, если не сказать больше. Время для еврея перестало быть циклическим и превратилось в стрелу с несколькими ключевыми моментами: творением мира, изгнанием из рая, потопом, Заветом на горе Синай, строительствами и разрушениями храма, изгнаниями и возвращениями - и с приходом машиаха в будущем.  Реализовалось в этой культуре и стремление предсказывать будущее, выстраивать причинно-следственные связи между различными историческими событиями. Эту функцию реализовывали пророки, чьими устами, как считалось, говорит само божество. Впрочем, многие пророчества делались опосредованно - например, вполне сходным образом со вполне, казалось бы, языческим по природе толкованием сновидений (вспоним сновидения Иосифа в Египте или трактовку Даниилом сновидений Навуходоносора).

Исторические события для эллина были, с одной стороны, непостижимы - но все же не были случайностью и их можно было попытаться предсказать. Хотя богиня удачи и могла изображаться с завязанными глазами, мойры вовсе не считались незрячими. События жизни человека и его племени во многом считались обусловленными предшествующими деяниями. Негативные события оказывались связанными прежде всего с нарушениями ритуально-этического кодекса, с нарушением систем табу (вспомним спор Агамемнона с Ахиллесом или историю Эдипа). Разнообразные знамения формировали второй, небесный причинно-следственный ряд. События, таким образом, могли иметь двойной (или тройной и далее) причинно-следственный ряд. Мистерия звезд стоит за земными причинами и следствиями - и даже боги подчиняются судьбе, когда гневаются на смертных за нарушения того или иного табу. Люди же - в конечном итоге просто тени и марионетки то ли судьбы, то ли мирового закона. 

Согласно иудео-христианской традиции, божество устанавливает мировые законы. Оно “утверди вселенную, я же не подвижется”. Но Бог творит мир в свободном акте, а потому сам не подчинен установленным им законам - мало того, эти законы могут преодолеваться святыми. “Идеже хощет Бог, побеждается естества чин”. Законы мира поддерживаются Богом ежемгновенно и могут быть изменены и превзойдены. “Пути Господни неисповедимы”, а посему предсказать будущее точно с помощью каких бы то ни было техник и практик невозможно. Только само божество может открыть своему пророку тайны будущего - и то, как правило, в общих чертах. «О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец» - такие слова приписываются Иисусу в Евангелии от Марка. Как следует из эпизода Ветхого Завета с пророком Ионой, божество может изменить свои первоначальные намерения и помиловать город, приговоренный первоначально к уничтожению. 

Божественный закон авраамических традиций был подобен скорее государственному закону, чем закону природы, имел личный, а не безличный характер - а потому и говорить о нем адекватно могли пророки, но не ученые. Тайны относительно исторических путей постигались в откровении. Но, несмотря на все отличия от эллинского восприятия, еврейская версия характера причинно-следственных исторических взаимосвязей тоже делала основной акцент на соблюдении или несоблюдении этических и ритуальных норм. Исторические катаклизмы трактовались преимущественно как следствие нарушения частью народа божественных установлений - то есть именно как наказание, но не как естественный ход событий, согласно которому тот, кто сунул руку в огонь, обжигает ее. 

Философия истории оказалась не разработана и в предшествующей, дохристианской античной традиции. Внутренняя логика исторического процесса улавливалась философами только фрагментами - например, Аристотелем в его “Политике”. Но целостной философии истории построено античностью не было. Можно сказать, что  эллины знали историю, но не имели исторического мышления. В постконстантинову же эпоху шансы на возникновение независимой философии истории сильно уменьшились. Сакральное практически невозможно свободно изучать и препарировать, над ним невозможно ставить эксперименты, невозможно свободно выдвигать и отстаивать гипотезы. Относительно устройства мира новая христианская догматика оставляла множество лазеек, допускала “свободу богословского исследования” - поскольку ветхозаветные тексты не уделяли онтологии пристального внимания. В отличие от истории. Истории как автономной науки в таких условиях существовать не могло. Могло существовать только сакральное знание. История не есть изучение божественного творения, созданного божеством для человека. История - это разговор Бога и человека. Помимо всего прочего, в высокой степени обесценилась всякая история, кроме истории еврейского народа, описанной в Танахе. Только она имела высший смысл и была достойна высшего осмысления. Только в ней и через нее могли полноценно существовать все прочие истории, только сквозь ее призму они могли полноценно восприниматься. Независимую ценность языческие истории имели скорее как предмет гордости - правители продолжали гордиться своими родословными, хотя и они теперь стремились довести эти родословные до библейских патриархов. 

Раннее христианство было радикально эсхатологичным. Оно жило предощущением конца времен, катастрофического конца истории, идеей гибели мира, второго пришествия Иисуса, воскрешения мертвых и явления новой земли, Нового Иерусалима. Мгновенный акт веры и покаяния переворачивал любую историю - первым вошедшим в отверстые Иисусом двери рая считался распятый вместе с ним “благоразумный разбойник”. Христиане утверждали, что мир “закона” преодолен Иисусом, что наступило время не закона, но благодати. Мир закона - ветхий мир. Новая же реальность - реальность чуда, преображения и воскресения, запредельная по отношению как к ветхозаветному начетничеству, так и к “афинейским плетениям”, “для иудеев соблазн, для эллинов безумие”.

Эсхатологическая устремленность обесценивала историю. Считалось, что крещение смывает прошлые грехи - а стало быть, ветхая история над человеком более не властна. Однако время шло, и ожидания конца истории ослабевали, но не исчезли. Как следствие, начала возникать новая, эсхатологическая историософия. Живущие по законам ветхого мира шли путем деградации - и их царства неминуемо должны были разрушиться. Последним должно было возникнуть царство “антихриста” - и разрушиться тоже, после чего и придет Новый Иерусалим. В его ожидании и пребывают “верные” - “пребывающего града не имеющие, грядущего града взыскующие” (Августин, “О граде Божьем”). Сквозь житейское море человека ведет божественное Провидение, которое дает возможность человеку соприкоснуться со светом и сделать свой выбор. Начались продолжающиеся и по сей день дискуссии относительно проблемы апокатастазиса - “всеобщего восстановления”, а также проблемы теодицеи. Можно ли сказать, что Провидение как бы охватывает историю, вбирает ее в себя? Или же Провидение и история существуют как два разнонаправленных потока, один - в жизнь вечную, а другой - туда, “где будет мрак и скрежет зубов”? Все ли пути-дороги, пусть даже после почти бесконечных странствий, в конечном итоге приводят человека в Царствие Небесное, или же разделение на “агнцев” и “козлищ” будет носить окончательный и неотменимый характер?

И в том, и в другом случае оставалось место для историософии. Безблагодатная история влечет грешников и неправедные царства по пути разложения и деградации, подчиняющихся ветхому безблагодатному закону, который ни к чему, кроме распада, и не может вести. Психологический аспект этих закономерностей можно обнаружить в творениях “отцов-пустынников” (например, у Иоанна Лествичника) - таков путь греховного помысла от ненаказуемого “прилога” через “сосложение” и “пленение” к “исполнению”. Если Божии пути непредсказуемы, то пути деградации вполне могли рассматриваться христианами как стандартизированные, шаблонные. 

Однако мыслимые апофатически пути провидения практически неизбежно получали и свой катафатический, “исповедимый” аналог в виде непрекращающихся попыток осмыслить божий промысел в отношении индивидуумов, коллективов, городов и царств, расценивавшихся выносящим суждение как “благие”, “избранные”, “праведные” или хотя бы просто “достойные”. Наблюдатель-историософ как бы брал на себя смелость смотреть на историю “глазами Бога” - и выносить суждения о угодности или неугодности ему тех или иных реалий. Если же мы мыслим в парадигме оригенианской теории апокатастазиса, то мы обнаруживаем себя в плеромическом потоке истории-провидения, ведущей каждой живое существо, наделенное душой, к соединению с божеством, к “небесной” церкви. Освобождение от греха, от несовершенств - процесс мистический, таинственный, благодатный, полный нечаянностей, непредсказуемостей. Индуисты называют такие воздействия на реальность “беспричинной божественной милостью”, которая не может быть кармически (то есть причинным образом) обусловлена. 

Но в таком случае мы можем говорить, что освобождение, тем не менее, представляет собой некий процесс, череду беспричинных событий, которые коррелируют между собой, рождают особый вид “беспричинной причинности”, “свободной взаимосвязи” процессов и событий провиденциального ряда. 

Гипотетически мы вполне можем предположить существование высокого, рафинированного дискурса подобного рода в отношении исторических событий. Однако на практике подобный подход становится чем-то вроде рыцарского кодекса или “бусидо” самураев - прекрасный, но далекий от повседневной практики идеал. 

Познающее человечество оказывается в трагическом зазоре между наличием и отсутствием этики в исследовании. С одной стороны, мудрому пристала эпистемологическая скромность, ограничивающая его способность не только эстетического, но и этического суждения. Будда, Сократ и Иисус разными словами выражают одну и ту же мысль, ограничивающую дерзающего судить - и, неизбежно, ибо не ведает начал и концов, судить поверхностно, ограниченно, да еще и настаивать на окончательности суждения, исчерпывающего, по мнению неправедного (ибо кто праведен и благ, если даже Иисус однажды запретил называть себя благим?) судьи, сущность дела. Эстетика и этика вечно и принципиально субъективны.

Что доказывают доказательства, или Религия науки и ее адепты

Докажите, что доказательство доказывает. Хоть одно. Хоть что-нибудь. Не в рамках установленных правил игры - я понимаю, что в шахматах лошадь ходит буквой “Г”. Но правила игры есть аксиоматика, которая сама доказательству не подлежит, а является всего лишь плодом консенсуса согласившихся по этим правилам играть. Выдавать аксиоматику за доказанную теорию - один из архиглавнейших софистических приемов демагогов всех времен и народов. 

“Наша великая теория, разработанная на основе нашего магистрального эксклюзивного единственно верного метода позволяет нам создать механизм, показывающий правильное время, к тому же еще позволяет плеваться огнем на большое расстояние. А значит, все наши конкуренты, которые не могут нас в этом прекрасном облагораживающем человечество деле переплюнуть - жалкие, но при этом опасные шарлатаны. А вы, простецы, не имеющие университетских дипломов, должны верить, что мы дадим вам бессмертие и имеем должную компетенцию, чтобы судить обо всем, что не плюется огнем и не скрежещет зубчатыми колесиками - поскольку весь мир есть совокупность таких зубчатых колесиков, даже если вы их и не видите. Даже если и мы их не видим. Потому что мы не видим их только пока”. 

Вот такое вот доказательство - доказательство того, что реальность состоит из зубчатых колесиков. "А кто не верит в механицизм и детерминизм - тот профан и болван". А еще до кучи и идиот - потому что не интересуется политикой. А политикам нужны колесики и огненные плевки - не верите "нам", так они вам докажут, что "мы" правы. Как? Очень просто. Они вас с яслей начнут учить, что мир состоит из колесиков. Продолжат в детском саду и в школе. 

Недаром в школах преподают физику с математикой - но не преподают логику (я уже не говорю о множественности логик как игровых площадок). Чтобы люди шли за развешанными надлежащим образом морковками и не выясняли, на каких основаниях стоят означенные науки, не проверяли, что находится в их компетенции, а что нет. Чтобы не поверяли логикой навязываемую дурную метафизику и не задавали неудобных вопросов.

Ну так докажите что-нибудь, не запирая свою систему на амбарные замки. Реальность - не амбар, замок можно повесить только на собственные мозги - и на чужие, вместе с макаронными изделиями. Между тем, реальность открыта - туда-сюда шастают шредингеровские коты и максвелловские демоны, нейтринные сквозняки дуют из всех щелей. А кроме щелей в том амбаре и не найти толком ничего, особенно если там ничего и нет. И даже щелей нет - за неимением того, в чем они могли бы быть.

Товарищи сциентисты, докажите, что дважды два - четыре. 

Или могу предложить вам иное. Вы до сих пор придираетесь к схоластам, которые пытались доказать бытие божества - хотя францисканцы-номиналисты и предупреждали, что это занятие может привести к проблемам. Вот и привело. Такое занятие само по себе обожествляло идею доказательства, делало искусство доказательства божеством - высшим, чем то, бытие которого доказывалось. А вам, товарищи сциентисты, и развлечение вышло. И мальчики для битья в избытке оказались предоставлены. Можно созерцать средневековых диспутантов из лож модерна и хохотать, направляя вниз большие пальцы.

Что же, если вас не устраивают доказательства бытия божества - докажите, что существуете вы сами. Докажите, что существует мир. Но, боюсь, у вас это не получится. Опять возьмете селедку, опять будете тыкать в морду вопрошающему ейной харей - и придется адресовать вопросы на афинскую деревню дедушке Сократу. Не доказывают тут ничего ни селедка, ни кулаки, ни более радикальные средства доказательства с пристрастием третьей степени. Конечно, с тех пор, как вы продались власти, в вашем распоряжении есть много способов принуждения к “здравому смыслу”, который вам, когда уж совсем припрет, заменяет необходимость обосновывать ваш очередной религиозный сциентистский постулат.

А ведь Декарт вам завещал постоянно подвергать сомнению все положения, которые вы принимаете или выдвигаете. Но вы не нашли выхода из картезианского солипсизма - впрочем, его не нашел и сам Декарт. А зацепиться за “объективную реальность” ох как хочется - и совсем не хочется признавать, что все ваши теории и законы подвешены в пустоте вашего рассудка, что вы спите и видите сон, в котором плюетесь огнем, а оставшиеся излишки пускаете на обогрев жилых и производственных помещений. Ваши часы показывают время - и вы считаете, что вы знаете, что такое время, считаете, что вправе рассуждать о “часопоказательной силе”. Научились быть носимыми ветром - и думаете, что доподлинно знаете, что такое ветер. А самые ушлые и смышленые из вас решили вывернуться из ментального тупика, объявив вопросы о том, что такое время и что такое ветер, вопросами фиктивными, не имеющими смысла, “ошибками языка” - чтобы спрятать концы в воду. Но вода течет, и концы то и дело показываются над поверхностью.

Так вот - все то, что мы называем “теориями” - суть не более, чем гипотезы, и в этом статусе и останутся до тех пор, пока не будут отвергнуты, как были отвергнуты практически все научные “теории” далекого прошлого. Отвергнуты не полностью - а как единственный способ адекватного описания реальности. Реальность не имеет предела ни в экстенсивном, ни в интенсивном смысле - и я не собираюсь доказывать этот тезис. Мне так больше нравится. Обратное все равно точно так же не может быть доказано. А коли так, то я предпочитаю выбирать то, что мне представляется лучшим.

Вы, товарищи сциентисты, не ученые. Вы перестаете быть учеными, настоящими честными учеными, когда становитесь сциентистами, адептами весьма жесткой, не терпящей инакомыслия религии. Вы ведете войну с другой корпорацией, которую вроде бы уже давно победили, но до конца никак победить не можете. Вы показываете пальцами на карикатуры, на изображения божества в золотом колечке-веночке на облаке, напоминаете о кострах инквизиции, которые могут разгореться и в наши дни, если та, другая корпорация вдруг вновь окажется в фаворе и силе. Да, могут разгореться. Но практика последнего столетия показала, что вы и сами способны эти костры зажигать во славу своих богов, во имя материализма и атеизма. И если вы в том бою, который вы ведете, употребляете негодные интеллектуальные средства, считая, что в борьбе с таким врагом хороши любые - то вы уклоняетесь от пути познания. Поскольку целью вашей становится не истина, а победа. Сила, а не правда.

Настоящий же ученый должен назубок выучить то, что отцы научного метода - Декарт, Юм, Кант - говорили о критицизме, о критическом мышлении. Он должен быть честен не только в проверке своих частных гипотез - но и в оценке своей картины мира в принципе. Он должен четко понимать, какие именно ее элементы принимаются им на веру - и честно говорить, что эти вещи лежат вне поля научного доказательства и обоснования, что научный метод никогда не сможет привести ученого к окончательному общеобязательному ответу на предельные вопросы, которые вовсе не теряют смысла от того, что вы не можете на них ответить. Что никакой метод не даст нам ответа на вопрос, конечен мир или бесконечен во времени и пространстве - что если мы натолкнемся на стену, мы будем обречены ее пробивать. Что если мы ее не пробили сегодня - это не значит, что мы не сможем пробить ее завтра. А если мы пробьем ее завтра - то не сможем сказать, что послезавтра не встретим непробиваемую стену (чей непробиваемый статус мы точно так же подтвердить не сможем никаким способом). И так до конца или его отсутствия. Эта пустота прекрасна - именно потому, что она полна. А полнота прекрасна - именно потому, что она пуста. Воздушный шарик в руке ребенка - мне милее такой образ реальности, чем кирпичное сооружение, судьба и природа которого наглядно обрисовываются в пинкфлойдовской "Стенке".