говорят многие в ответ на прекрасные мысли - утопизм, дескать - но нет никакого утопизма - все просто - откуда вам свет светит - неужели от осознания возможности выиграть на очередной котировке хуевых валют?

только беспредельная вера в безграничный творческий потенциал каждого живого существа может питать идею возможности анархии - и да, анархия невозможна до тех пор, пока власть не перестанет быть в моде

о хороших и плохих мыслях

хорошая мысль только и ждет того, чтобы кому-нибудь впрыснуться - вштырить кого-нибудь - плохая тоже - но на плохую люди подсаживаются и теряют человеческий облик - а вот то ли дело хорошая мысль! - как придет - так и не пропадет - рассказал ее тому-другому - глядишь, и вставила! - плохие мысли уходят, потому что современные плохие не в силах понять мыслей плохих из прошлого - плохие мысли - они потому и плохие, что некачественные и некайфовые - хорошая мысль кайфова всегда - а если она нехороша, то и некайфова.- а плохих мыслей нельзя понять - можно только врубиться, что думающий ее хочет опять захватить вселенную. как тот париж, в который он давно уже хотел - а захват вселенной не лучший мотиватор для мысли - больно низенький поставлен ей потолок - ведь о чем же еще мыслить, как не о благе всех живых существ?

Должно ли искусство служить “делу” освобождения?

Должно ли искусство служить “делу” освобождения?

Не должно - потому что только та вещь, которая открывает пути к свободе, и может называться искусством. Только свободный может творить - и творцом человек является именно в той степени, в какой он свободен. Свобода - условие для возможности искусства - и чем меньше свободы, тем меньше искусства. В искусстве реализуется свобода, и творческий акт - и есть акт освобождения. Освобождение - не внешняя задача искусства, а его внутренняя задача. Свобода - природа творческого акта

“Чистое искусство”? “Искусство для искусства”? Да, безусловно, чем чище искусство, тем в большей степени оно именно искусство, а не ремесло, не средство зарабатывания славы, денег, влияния. И чем более оно искусство, тем в большей степени оно является целью и задачей для самого себя.

Радикальный имморалистический эстетизм - та фаза в эволюционировании человеческого творчества, которую последнее не могло не пройти. Эмансипация искусства была невозможна без прохождения через зону бифуркации, без экстремального эпатажа.

Свобода и освобождение не являются моральными категориями. Напротив, этика и может существовать только в свободе.

Может ли творческий акт одного существа вести к несвободе других существ? Только ценой ущербления мирового творческого процесса. В конечном счете, использование в своих творческих целях других живых существ в качестве инструментов и материала ведет к деградации самого творца-насильника. Если рассматривать развитие вселенной в целом и человечества в частности как совокупный множественный и единый одновременно, континуальный и дискретный одновременно творческий акт, то лишение других существ творческих возможностей станет актом против творчества как такового - потому что чем более свободна реальность, тем в большей степени в ней может проявиться творческий момент.

Творчество и его конкретные реализации (“искусство”) не служат свободе и ее “делу”. У свободы нет дел. У свободы есть ее активный аспект - творчество - и пассивный аспект - любовь. “Дела” - это принуждение.

Прорыв к свободе - всегда часть творческого акта. Иначе “свобода” становится симуляцией - и “освобожденные” быстро запираются в ГУЛаг и его аналоги. И недаром арбитр изящества Оскар Уайльд написал мини-трактат “Душа человека при социализме”, в котором описывает социализм как индивидуалистический строй, в котором нет места семье и частной собственности.

Идентичность совы

Нижеприведенный анекдот неплохо описывает мою позицию по поводу проблемы идентичности.

Летит по лесу ворона, видит сову. Сова, покачиваясь, висит на ветке вверх ногами.

- Сова!

Нет ответа.

- Сова!!! Ты глухая?!

Нет ответа.

Ворона машет крылом перед глазами совы.

- Сова!!!!!!!! Ты слепая???!!!

- Нет ответа.

- Сова!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! Ты какая-то не такая!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

- Слепая... глухая... кривая... такая... какая... Я НИКАКАЯ!!!

И не сова, добавляет рассказчик. А случай на мосту через совиный ручей, который "совиным" назвали по недоразумению.

как будто идешь ты по синему морю

и даришь всем встречным акулам ромашки

Что такое философия? - Лекция 2 - Дмитрий Ахтырский

Современность и апелляция к морали

Апелляция к морали в современную эпоху действительно затруднена. Впрочем, этически она всегда была под вопросом - во всяком случае, со времен Будды Шакьямуни с его “не выносите суждений” - и Иисуса с его “не судите, да не судимы будете”. Моральные суждения (“апелляция к морали”) сами по себе - навязывание человеку системы ценностей. А вот разговор о системе ценностей вполне возможен - но без навязывания и без вынесения конкретных жестких однозначных суждений.

И это - свидетельство того, что, вопреки распространенному мнению, этический уровень общества (во всяком случае, гуманистически ориентированных культур) повышается. Только нет параметра, по которому этот прогресс - этический прогресс - можно было бы сравнить по темпам с прогрессом научно-техническим. Вполне вероятно, что оба вида прогресса - аспекты одного и того же процесса.

Для этической ориентировки вполне достаточно категорического императива (“золотого правила этики”) - причем несущественно, какой именно вариант (позитивный или негативный) мы возьмем, поскольку они конвертируются друг в друга.

В связи с затруднениями, которые стали возникать с апелляциями к морали, многие склонны делать вывод о релятивизации этики. Причем одни утверждают релятивность этики в качестве рациональности, как результат, открывающийся познающему в результате рационального анализа этической сферы - другие же отвергают этот релятивизм и критикуют современность за “моральную деградацию”.

Однако отказ от некоторых моральных норм прошлого - особенно от нерациональных, точнее дорациональных табу и ритуалов - вовсе не является моральной деградацией, а напротив, может быть следствием этического роста. Даже полный отказ от нормативов сам по себе не есть признак моральной деградации. Экзистенциальное ощущение свободы Другого и любви сами по себе достаточны - они откроют знание о Другом, исходя из которого становятся более ясным, какие действия не согласуются с одновременно действующими принципами свободы и любви.

И наоборот, отказ от апелляции к морали не есть отказ от этики как таковой. Если этот отказ последовал в качестве реализации принципов свободы и любви, открывает себя ранее заслоненная моральными суждениями мистическая этика, этика прямой освещенности свободным любящим взглядом. Возможно, именно такая мистическая этика имелась в виду авторами концепции о вытеснении “закона” “благодатью”.

Место апелляции к морали заменяет, к примеру, разговор о целерациональности (веберовской) - разговор о том, насколько совершаемое действие способствует достижению желаемого деятелем результата. А также выход на метауровень - разговор о том, насколько конкретное желание деятеля согласуется с его же желаниями более долгодействующими - согласуется ли актуализированная в поступке ценность с ценностями, принимаемыми деятелем как жизненный принцип. И разговор такой имеет этическое оправдание только в том случае, если он деятелю не навязывается. Апелляция к морали может вытесняться апелляцией к дискомфорту. - типа “твои действия заставляют меня испытывать нежелательные для меня переживания”.

Разговоры же о об этике приобретают куда более абстрактный рациональный аналитический характер. И тут речь пойдет о деталях, контекстах, социальных конвенциях, целеполагании и ценностях (о телеологии и аксиологии) - с оставлением итогового выбора деятелю. Только сам деятель правомочен принимать, к примеру, решение, уместен ли в данном конкретном случае эпатаж или нет - точнее, какова для деятеля в свете его ценностей степень приемлемости данного эпатирующего действия.

При этом декларирование приверженности ценностям свободы и любви не дает права выносить моральное суждение. Если же декларирующий принципы свободы и любви берет это право себе - то субъект, другое живое существо, становится объектом этого суждения, объективируется как ребенок, как недееспособное и безответственное существо. С этим связана распространенная ныне апелляция к “пользе, вреду, опасности и безопасности для детей”. Ребенка любят, но ограничивают его свободу - и это ограничение начинает представляться этически оправданным в отношении всех существ. В этом случае имеет место попытка оправдания власти любовью - при игнорировании принципа свободы, часто в форме перемещения его в будущее (“придет время, и ты станешь самостоятельным, но пока…”).

Патерналистский дискурс заботы и безопасности пытается занять место дискурса прямого принуждения. Такая замена происходит весьма давно, с момента, когда в системе ценностей благо Другого становится приоритетным принципом. Современная эпоха отличается от предыдущих тем, что такая замена становится едва ли не единственно возможной для власти, принуждение делается непрямым, а средства принуждения смягчаются, оставляя во многих случаях довольно значительное место для уклонения от принуждения. В этой связи апелляция к “детям” оказывается в проблемной фронтирной зоне, на линии демаркации, где вокруг которой выстраивается диспозиция на поле, натянутом принципом свободы и присвоенной властью. Тема была актуализирована еще Франклином более 200 лет назад, но только теперь она стала осознаваться в качестве критически актуальной - имеется в виду тема оппозиции свободы и безопасности, противоречия между этими ценностями и сложной их диалектики.

Так или иначе, торжеством этики будет переход к этике мистической, в которой растворится, в которой будет преодолена директивная мораль с ее некритически принимаемыми табу и ритуалами - и с ее однозначными предписывающими и запрещающими суждениями, которые в прежние эпохи всегда могли быть обойдены с помощью исключений в пользу власти.